— Всё хорошо… не плачь…
— Я чуть было не потеряла тебя. — Она всхлипнула. — После отца… я бы этого не вынесла.
Грудь его стиснула так сильно, что Уильям закрыл глаза.
— Не говори так. Ты меня не потеряешь. И отец… — Его голос вдруг затих. — Он бы…
Он был бы счастлив избавиться от такого паршивого и позорного сына, как он.
Лидия так резко подняла голову, что едва не стукнула его по носу головой.
— Что?
Уильям застыл.
— Я что, произнес свои мысли вслух?
Лидия смотрела на него так, будто он произнес богохульные вещи.
— Отец желал избавиться от тебя? — Глаза ее снова наполнились слезами. Она вдруг стала серьезной и покачала головой. — Господи, ты что, думаешь отец… стыдился тебя?
Уильям даже побледнел, не желая говорить об этом. Тем более сейчас.
— Лидия… — и снова его голос сорвался, выдав всё отчаяние и сокрушительное чувство вины, которое он испытывал всякий раз, когда вспоминал отца.
— Отец пытался уберечь тебя, а потом… — Она осторожно коснулась его подбородка и заставила посмотреть на себя. — Он всегда винил себя за то, что разбил тебе сердце, и не знал, как искупить свою вину.
Уильям уставился на Лидию так, будто видел ее впервые.
— Он… Что?
Лидия с болью покачала головой.
— Он желал тебе только счастья. Ты был и оставался его первенцем. Он всегда гордился тобой. И жалел только о том, что не смог дать тебе того счастья, которое ты заслуживал.
Уильям не мог дышать, боясь, что сердце его сейчас лопнет в груди.
— Ты не понимаешь. Я же… Я же проклял его за то, что он сделал. И он…
Лидия потрясенно замерла.
— Господи, Уилл, ты что, решил, что он умер из-за тебя? — Она изумленно округлила глаза. — Ты хоть помнишь, что в тот год сильнейшая простуда подкосила нас всех? Мог умереть любой из нас, и все дело не в том, что кто-то кому-то что-то пожелал в сердцах. Никто из нас не проживет дольше, чем нам отмерено. А отец… Он всегда любил тебя. Гордился тобой. И винил себя за то, что ты перестал надеяться и верить в любовь. Он корил себя за то, что из-за него ты стал разрушать свою жизнь. Но никогда не переставал любить тебя. И хоть в последний день тебя не было с нами, он произнес твое имя перед тем, как закрыть глаза. Попросил сказать тебе, как ему жаль всё то, что он сделал тебе. Уилл, он любил тебя до последнего вздоха.
Уильям сидел, оцепенев, поэтому не заметил, как Лидия быстро поцеловала его в небольшой нетронутый синяками участок на его щеке, затем подошла к Шарлотте, которая всё это время стояла рядом с кроватью, встревожено наблюдая за братом и сестрой, и так же порывисто обняла ее.
— Спасибо, — шепнула Лидия. — Спасибо, что спасла его. Что собираешься спасать его до конца жизни.
Шарлотта сглотнула и с трудом отстранилась от Лидии.
— Не нужно благодарить меня за это.
Улыбнувшись в последний раз, Лидия покинула комнату, тихо прикрыв дверь.
Уильям не заметил, как к нему подошла Шарлотта, коснулась своими мягкими пальцами его волос и незаметно сжала его дрожащую руку.
— Уильям… — прошептала она мягко.
Уильям задрожал, а потом ощутил такую острую боль, что едва не задохнулся. Боже правый, оказывается, отец… любил его! Уильям закрыл глаза. Оказывается, боль может быть не только плохим советчиком, но и врагом. Боль затуманила ему сознание настолько, что он предпочел поругаться с отцом. Горячая пора молодости сыграла с ним злую шутку, и хоть тогда отец сыграл во всем роковую роль, Уильям мог бы быть… менее жестоким и более рассудительным…
— Не суди себя так строго, — послышался голос Шарлотты, которая прижала его голову к себе и стала гладила его по волосам, пропуская между пальцами его темные пряди. — Когда нам больно, мы перестаем соображать, перестаем здраво мыслить. Необходимо время, чтобы побороть боль, а потом начать видеть ситуацию такой, какая она есть. Твой отец мог бы иначе объяснить тебе ту ситуацию, а мог просто закрыть на всё это глаза и позволить тебе совершить самую ужасную ошибку в твоей жизни. Тогда не только ты бы разрушил свою жизнь, но и он бы стал причастен к этому. Не суди его и не суди себя. Не нам решать, кто умрет, а кто остается. Это решает Бог. Не из-за тебя умер твой отец, не ты приговорил его на смерть. И он не ненавидел тебя. И ты, я уверена, никогда по-настоящему не испытывал ненависти к нему. Отпусти свою боль, которая мешала все это время тебе жить. Ведь в нашей власти сохранить добрые воспоминания и передать их другим поколениям, потому что только так человек остается в нашей памяти навсегда.
Стараясь дышать, Уильям медленно поднял голову и изумленно посмотрел на Шарлотту.
— Ты знаешь?
Глаза ее с непостижимой нежностью смотрели на него.
— Да.
Лидия. Несомненно, это она рассказал о том, что произошло одиннадцать лет назад, но сейчас не это поразило Уильяма.
Еще до своего ареста он думал, что навсегда потерял Шарлотту, думал, что лишил себя возможности не только заслужить ее любовь, но и право претендовать на нее. И не смотря ни на что, она пришла, отвоевала его у всего мира, а сейчас стояла рядом с ним так, будто никогда не собиралась оставлять его одного.
Еще совсем недавно он думал, что ничего этого не достоин, потому что стал причиной смерти отца, а теперь… Оказывается, отец считал себя виноватым во всем, что произошло. Если бы не эта сводящая с ума боль предательства и разбитого сердца, которая не позволила ему поговорить с отцом… Если бы не всё это, Уильям никогда бы не оказался там, где он стоял, вернее, сидел, сегодня. Рядом с той, кто не только спасла ему жизнь, спасла дважды, если не больше. Она даровала ему покой и всё то, чего он никогда не надеялся обрести в этом мире.
Она поверила ему тогда, когда он уже сам не верил в себя.
Сглотнув, Уильям поднял больную руку и коснулся ее нежной щеки.
— Ты хоть представляешь, как сильно я тебя люблю? Люблю так, как не любил никого. Даже ее.
Шарлотта вздрогнула, глаза ее повлажнели. Она поняла, о ком он говорил. Поняла, что именно он хотел сказать. Господи, неужели его сердце могло так всецело принадлежать ей? И неужели, он наконец поверил в то, что ни в чем не виноват? Ее душило так много чувств, что она не знала, как заговорить.
— Уильям…
Им не позволили продолжить.
В комнату стремительно вошёл доктор, чтобы заняться, наконец, его ранами. И принялся за дело с дотошной тщательностью, обработал все старые и новые раны, перевязал запястья и щиколотки, правое плечо и ножевой порез, который слава Богу стал заживать.
Убедившись, что всё сделано как следует, Шарлотта накормила его горячим супом, на этот раз заставила его выпит лекарство, которое дал им доктор, и… И снова, как верный стражник, уселась рядом с ним на матрасе и сплела свои пальцы с его с таким видим, будто не собиралась никуда уходить. И смотрела на него так, что переворачивалось сердце.
Умытый, накормленный, одетый в чистую одежду, расслабленный и лежа на чем-то мягком и чистом, Уильям ощутил, как сокрушительная слабость овладевает им.
Но не мог позволить этому случиться, пока… Пока не услышит самое главное. Не скажет то, что она должна была узнать. То, что он еще хотел сказать ей.
Когда слуги и доктор вышли и прикрыли дверь, Уильям заглянул в обожаемые темно-серые глаза. И почувствовал, как нечто сильное давит на сердце.
— Скажи мне, я действительно такой невыносимый? — вдруг спросил он, став серьезным.
У Шарлотты сердце сжималось всякий раз, когда она смотрела на его побитое лицо, но ее утешило одно то, что она смогла позаботиться о нем. После ванны, которую он принял, пока она ходила за едой, после того, как доктор позаботился о каждой царапине на его теле, переодетый и уже спокойный, он стал выглядеть намного лучше. И даже после разговора с сестрой, казалось, что ему должно было стать лучше. Но его бледность, которую не могла скрыть даже проступившая на его лице темная щетина, которая сливалась с бакенбардами, так и не прошла, потому что его снова что-то мучило.
