и ватные ноги, уже ему не принадлежащие, оказались будто прибиты к полу, ими стало невозможно шевелить. Он перестал их чувствовать. Мир всё сильнее смазывался и шатался. Глухие звуки растягивались и слипались. Вскоре перед глазами заплясали белые пятна, заполоняя весь взор. С каждым новым вздохом легкие стягивали и сжимали. По горлу текло что-то вязкое и горячее, а потом тоненький ручеек крови заструился по подбородку и стал скапывать на пол.
Констан боялся смерти. Он был не готов ее внезапному появлению. Хотя вот она, заберет его через пару секунд. Сейчас она проведет его через свои чертоги и вручит Богу. Оставит тело на земле, а душу заберет в вечное царство. Он уже предчувствует, как Христос примет к себе на небеса еще одну невинную душу. Сейчас он ощутит Его любовь. Хорошо, что он не один. Что он умирает в доме, где Он обитает, в Его объятиях…
Кислород перекрыли. Грудная клетка сжалась. Мир вокруг схлопнулся. За ним оборвались вязкие колебания воздуха. А потом надавила оглушительная тишина.
Сентябрь 1945 г.
«Любовь моя.
Я жив.
Не знаю, как писать далее… Я так встревожен и взволнован. Я столько месяцев не брал в руки карандаш, чтобы появились строчки. Я не произносил ни слова, чтобы кто-то записал их и отправил тебе. Кажется, я столько упустил за этот год. Мне очень тяжело это осознавать. Но это моя вина, я признаю это и одновременно открещиваюсь…
Ты похоронил меня?
Я не знаю, дошла ли до Парижа, если была, похоронная листовка. Невыносимо плохо сейчас от одного: как почувствует себя мама, когда ей вручат мое письмо, что я написал ей перед этим, что предназначено тебе. Сначала весть об умершем или бесследно и навсегда пропавшем сыне. Затем — другое письмо, написанное его же рукой.
Ты не похоронил меня?
Я каким-то чудом — или же благодаря твоим молитвам и расположению ко мне Бога — выжил в бомбежке, хотя сам был не жилец. Погибли многие, кто был со мной, десяткам оторвало головы и раздробило на части. Я сам был задет снарядным рикошетом. Нас, кто выжил, подобрали союзники. Три месяца на восстановлении. События тех первых недель в памяти крайне смутны и нереальны, многое забыто. Я был ранен в ногу и спину. Меня отвоевали у болезни, что грозила со дня на день забрать меня в мир иной. Я заново учился есть и писать рукой самостоятельно из-за страшной слабости и отказа некоторых функций организма. Я поклялся встать на ноги быстрее положенного. Ради тебя.
Ты не похоронил меня?
Когда более-менее оправился, меня вместе с другими французскими ранеными, получившими увечья, перевезли в Англию. Там мы продолжили битву против фашизма. У кого хватило сил, тот стал воевать в рядах английских войск. Тех, кто был в памяти, но не мог встать в строй, снарядили на пропаганду и бумажную работу. Я был среди последних и сидел в каменном здании на центральной площади английского городка под названием Хейстингс, подготавливал антифашистские листовки, которые потом перевозили на территорию Франции, Бельгии и Нидерландов, сбрасывали их с самолетов, раздавали «сопротивленцам». Я заверял документы между подразделениями и относил их на почту и телеграф, благо, их отделения были в соседнем здании через дорогу.
Ты не похоронил меня?
У меня нет сил, денег и возможности, чтобы сейчас вернуться во Францию, в Париж и увидеться с тобой. Я еще до сих пор слаб и продолжаю лечиться. Однако я сделаю всё, что потребуется, чтобы оказаться возле тебя, сколько бы времени ни прошло. Но я уже загадал день, когда мы точно встретимся. Это будет вечер пятницы, при ярком закате, когда солнце освещает наши надежды и веру в будущее. Это будет мой излюбленный в детстве мост Дебийи, с него открывается потрясающий вид на Башню и светило, которое каждый день со дня основания Парижа прощается с его жителями и вновь озаряет их своими лучами в новое утро. Это будет наш первый и долгожданный пятничный закат после войны.
Я буду ждать тебя там. Я приду, когда окончится война.
Ты будешь ждать меня?
Ты похоронил меня?
Или я еще жив?
Твой Б.»
Отправлено 01-09-1944. Доставлено 20-11-1944. Получено 30-11-1944.
* * *
Мост Дебийи находился на реконструкции. Рабочие перекрыли проход на него с обеих сторон: с правого авеню был поставлен дырявый кровельный забор, обмотанный предупреждающей лентой, на котором черной малярной краской выведена фраза о реконструкции и запрете подниматься на мост и переходить по нему. С левой стороны по набережной парижане натыкались на сложенные друг на друга новые деревянные и железные перекрытия, стоявшие так, что пресекали возможность пройти на мост.
Тем не менее, прохладным вечером, когда работы были оставлены и рабочие разошлись по домам, в позолоченном предзакатной дымкой воздухе на мост со стороны авеню взошел человек в черном одеянии. В руках он держал потрепанную Библию в красном переплете. Усталые серые глаза смотрели сквозь стекла очков в круглой оправе под ноги: мужчина старался обойти забор, не оступившись, не наткнуться на строительный мусор и не запутаться в ленте. Прежде чем вступить на доски моста, он остановился и оценил вероятность, что конструкция его выдержит. На вид мост был цел, рабочие еще не приступили к демонтажу пешеходной части и потому на него можно пройти. Что ж, если ему всё-таки суждено упасть, ступив на шаткие доски, значит, такова судьба. Мужчина усмехнулся. Да, было бы весьма иронично, выжив в оккупационном Париже, перенеся столько боли и страданий, тяжело оправившись от ран душевных и телесных, умереть уже в мирное время — рухнуть в Сену и утонуть в ней, провалившись вместе со старыми досками. Подавленный в груди смешок принес дискомфорт, и мужчина приложил ладонь к сутане, под которой дала знать о себе былая рана. Когда боль утихла, он вздохнул и, осторожно ступив на доски, глядя перед собой в сторону Эйфелевой башни, прошел навстречу заходящему за горизонт солнцу.
Вечерние тени постепенно окутывали город, еще любезно уступая место последнему дневному свету. Небо окрашивалось в мягкие чернично-персиковые тона и с каждыми минутами становилось насыщеннее, сочнее, ослепительнее. Апельсиновые лучи солнца заиграли с зашедшим на мост человеком: светили ему в глаза, бегали по стеклам и оправе.
Дойдя до центра моста, мужчина подошел к перилам, положил на них ладони и обхватил пальцами.
