Когда взошло солнце, осветив яркими лучами небо над их головами, Авриль с болью в сердце снова ощутила пронизывающий осенний холод, и тьма, которую не могло рассеять никакое солнце, заволокла се душу.
У причалов Антверпена теснились торговые и прочие корабли со всех концов света. Вдоль всех пристаней купцы торговались на десятках разных языков, придирчиво осматривали товары и пересчитывали деньги. Матросы — одни из них разгружали свои суда, другие, покончив с грузами, разбредались по тавернам, чтобы провести там всю мочь, — низкими, просоленными голосами распевали веселые песни.
Так много людей, подумал Хок. И все они утлендинг — чужеземцы из внешнего мира.
Ее мира.
Ветер, будь он проклят, все время был попутным и принес его кнорр в Антверпен очень быстро, менее чем за два дня. Когда родной берег Авриль показался на горизонте, Хок хотел было замедлить ход корабля. Но понял, что это лишь ненадолго отсрочит неизбежную разлуку.
А кроме того, хоть он и старался не показывать этого Авриль, чувствовал себя не лучшим образом. Болела рука, от усталости кружилась голова. Хок понимал, что ему нужно как можно скорее возвращаться на Асгард.
Что бы его там ни ожидало.
Когда он благополучно причалил к одному из пирсов, где уже теснилось немало кораблей, Авриль бросилась к нему. Они крепко обнялись в последний раз. Хок постарался навсегда запомнить этот миг: вечерние сумерки, аметистовые и серо-жемчужные звезды, зажигающиеся на небе, и Авриль, которую он нежно прижимает к сердцу.
Потом он помог ей сойти на пристань, но сам за ней не последовал.
— Подумай, еще раз предлагаю: давай я буду сопровождать тебя, пока ты не найдешь своего деверя, — сказал он. Авриль покачала головой и опустила глаза:
— Тебе нужно возвращаться домой. Не беспокойся обо мне. Люди Гастона наверняка ищут меня повсюду, а поскольку я исчезла в Антверпене, они сосредоточат свои усилия именно здесь. Так что их нетрудно будет найти.
Хок хотел многое еще сказать на прощание, но не смог. Авриль стояла, кутаясь в его плащ. Такая отважная. Такая красивая! Он никогда не встречал женщины, подобной ей. И никогда уже не встретит. Откуда-то из самой глубины, преодолевая печаль и сердечную боль, сами собой вырвались слова:
— Я люблю тебя, моя маленькая валькирия. — Ее глаза засияли изумрудным блеском.
— Я люблю тебя, муж мой!
Это будут последние слова, которыми они обменяются в жизни. Слова любви, а не прощания. Не сводя с нее горящего взора, Хок нехотя отвязал швартовы, веслом оттолкнулся от пирса и начал грести.
Авриль стояла неподвижно, провожая его взглядом. Так они смотрели друг на друга, пока… пока корабль не отплыл далеко-далеко… пока в вечерних сумерках не замаячил лишь отдаленный его силуэт.
Пока она совсем не исчезла из поля его зрения…
Лунный свет лился сквозь высокое арочное окно, преломляясь в витраже и отбрасывая разноцветные блики на лицо, руки и платье Авриль. Она сидела на подоконнике в глубокой оконной нише, на подушке, украшенной по углам кисточками, и мурлыкала песенку без слов, качая на руках свое бесценное сокровище — маленькую дочку. Хотя малышка уже давно заснула, Авриль не вставала, продолжая баюкать ее, гладить иссиня-черные локоны Жизели, пухлые румяные щечки, ее личико, такое мирное во сне.
Путь от Антверпена занял три дня, хотя они неслись галопом. С тех пор как сегодня днем Авриль вернулась в замок Гастона и Селины, она не переставая возносила благодарственные молитвы Богу, позволившему ей воссоединиться с дочуркой… И все же возвращение ее не было безоблачно-счастливым, каким она представляла его себе в первые дни пребывания на Асгарде.
Здесь ничто не изменилось. Все было так, как в день её отъезда.
Только она сама стала теперь другой. Ей было не по себе.
Быть может, потому, что часть души осталась на теплом острове посреди холодного океана. Авриль молилась, чтобы Хок благополучно добрался до дома.
Мысль о том, что она никогда не узнает, что с ним стало, невыносимо мучила ее.
В дверь постучали. Авриль подняла голову.
— Войдите, — прошептала она тихо, чтобы не разбудить Жизель.
Вошла Селина в ночном одеянии, с распущенными огненно-рыжими волосами.
— Я так и думала, что найду тебя здесь, — улыбнулась она, глядя на баюкающую дочь Авриль, и села рядом.
— Не могу заставить себя отнести ее в постель, — тихо объяснила Авриль. — Наверное, я теперь никогда не отпущу ее от себя.
— Кто же осудит тебя за это. — Селина подняла тряпичную куклу, которую выронила Жизель, и с материнской нежностью снова вложила ее в ручки девочки. — Если бы меня оторвали от Сорена на две недели, я бы сошла с ума.
— Я так благодарна вам с Гастоном за то, что вы о ней заботились! И не сказали о том, что я пропала.
— Мы подумали, что лучше ее не пугать. Гастон решил сказать ей, что ты просто задерживаешься на несколько дней в Антверпене.
«Несколько дней?..» — повторила про себя Авриль. Ей казалось, что она пробыла на Асгарде куда дольше, чем несколько дней. Как за такой короткий срок могла измениться вся ее жизнь?
— Но если бы ты не вернулась на этой неделе, — тихо продолжила Селина, — не знаю, как долго она бы еще верила нам.
Авриль сглотнула поднявшийся к горлу комок, стараясь думать об этом. Ей оставалось лишь благодарить Бога за то, что разлука гораздо тяжелее сказалась на ней самой, чем на Жизели
— Спасибо тебе.
— Авриль, — после короткой паузы начала Селина, — Гастон все еще очень расстроен…
— Я знаю. Знаю, что он сердит на меня.
— Не сердит. Просто озабочен. Мы так рады, что ты наконец вернулась целой и невредимой, но ты должна понять… — Селина слегка повернулась, чтобы лучше видеть лицо Авриль, — что все это выглядит очень странно: ты снова вдруг объявляешься в Антверпене и сообщаешь лишь то, что тебя по ошибке взяла в заложницы одна из двух каких-то враждующих семей. Почему ты не можешь нам сказать, что это за семья и где тебя держали? Гастон хотел бы…
— Я пыталась уже объяснить, Селина. Нет никакой необходимости, чтобы Гастон взваливал на себя такую обузу и добивался справедливости. Они отпустили нас, как только поняли, что похитили не тех. С нами прекрасно обращались. Мне не причинили никакого вреда.
Селина озадаченно посмотрела на нес:
— А Жозетт решила остаться у них? — Авриль вздохнула. Ей было неприятно скрывать что-то от собственной семьи.
— Иногда, сестричка, сердце делает выбор, разуму неподвластный.
Селина положила руку ей на плечо.
— Авриль, — мягко произнесла она, — я понимаю, тебе не хотелось откровенничать перед Гастоном и его людьми, но… — она склонилась к Авриль, стараясь заглянуть ей прямо в глаза, — мне ты ничего не хочешь сказать? Знаю, похитители не причинили тебе никакого вреда, но ты кажешься… обеспокоенной.
