– Нет, – сказала я достаточно громко, чтобы слышали все. – Я не могу принести клятву.
– Нет, Su Majestad? – Губернатор уставился на меня. – Но таков обычай. Неужели мы чем-то вызвали ваше недовольство?
– Что он говорит? – пробормотал Филипп сквозь зубы.
– Нет. – Я не обратила на него внимания. – Ни вы, ни кто-либо из всех этих добрых людей ничем нас не обидели. Но принести клятву – значит объявить себя вашим помазанным монархом, а я не являюсь таковым, пока кортесы не пожалуют мне титул. Таким образом, принесенная сегодня клятва будет недействительной.
Толпа заволновалась. Я сразу же почувствовала в их рядах не смятение, но гордость. Как я и надеялась, мой отказ был воспринят как знак уважения к давним традициям Кастилии, подтверждение, что я, как и моя мать, буду править с достоинством и честью. Глядя на побагровевшего разъяренного мужа, я с трудом удержалась от торжествующей улыбки. Даже если он и не понял моих слов, суть их была вполне ясна.
– Не знаю, что ты задумала, – прошипел Филипп, – но в любом случае – немедленно прекрати!
Я повернулась к мэру:
– Я устала, сеньор. Пожалуй, послушаю мессу позже. Прошу вас, проводите меня в мое жилище.
Я сделала знак фрейлинам, повернулась и пошла прочь, оставив Филиппа в компании его разодетых фаворитов.
Сражение началось.
После моего публичного отказа принести клятву дон Мануэль и Филипп очутились в затруднительном положении, не зная, как действовать, и не имея возможности приказать посадить меня под замок: иначе все стали бы говорить, что со мной поступают жестоко без каких-либо причин. Все в Ла-Корунье убедились, что мое поведение свидетельствует о полном душевном здоровье, и каждый вечер мы устраивали придворные приемы, как будто ничего особенного не произошло. Хотя по хмурому лицу Филиппа, которому дон Мануэль постоянно что-то нашептывал, было ясно, что признавать поражение они не собираются. Когда начали прибывать первые представители кастильской знати со своими вассалами и прислугой, стало понятно: если я решила добиться положения законной наследницы матери и правящей королевы словами, они намеревались добиться своего силой.
В свое время Лопес предупреждал меня, что гранды ищут выгоды для себя. Поэтому меня вовсе не удивило, что новоприбывшие ждут щедрого вознаграждения от моего мужа и дона Мануэля. И тем не менее их присутствие обязывало Филиппа давать мне место рядом с собой, откуда я одаряла каждого любезной улыбкой. И особенно – маркиза де Вильену, который встретил нас на границе во время первой нашей поездки в Испанию. Теперь он вел активную кампанию против моего отца в Кастилии вместе со своим союзником, рыжеволосым краснолицым Бенавенте. Я с трудом могла поверить, что меньше трех лет назад ужинала с теми же самыми господами после перехода через Пиренеи. Я также отметила замешательство Бенавенте, когда спросила, нет ли известий о моем сыне, инфанте Фернандо, которого я оставила на попечение матери. Он пробормотал в ответ, что ребенок здоров и мой отец после смерти жены перевез его в Арагон.
Дон Мануэль поспешно переводил Филиппу. При упоминании о нашем сыне, которого никогда не видел, тот выпрямился и рявкнул на ломаном испанском:
– Король Арагона жестоко оскорбил меня, ибо инфант – не его сын!
Я промолчала, как и Вильена с Бенавенте. Меня радовало, что моему сыну ничто не угрожает. Хотя это означало, что, возможно, какое-то время я не смогу его увидеть: отец наверняка приказал отправить Фернандо в Арагон ради его безопасности, чтобы Филипп не смог использовать ребенка в качестве оружия. Он знал, что в соответствии с завещанием матери после меня наследниками становились наши сыновья, и рожденный в Испании принц под опекой моего отца отнюдь не отвечал его интересам – о чем и свидетельствовала вспышка гнева.
Адмирал не появился. Когда я о нем спросила, Вильена ответил, что он не бывал при дворе с тех пор, как сопроводил гроб моей матери к ее могиле в Гранаде. Я не знала, стало ли причиной его отсутствия горе, но адмирал ясно обозначил свою позицию. Тем не менее толпы вельмож быстро истощали наши припасы, и это ускорило решение дона Мануэля и Филиппа об отъезде. Две недели спустя я вышла из своих покоев вместе с Беатрис и Сорайей в залитый солнцем двор, где ждали испанские вельможи и войско моего мужа. С едва скрываемым ужасом я смотрела на сидящих верхом грандов, окруженных гвардейцами. При виде подобной наглости меня охватила ярость: они осмелились нарушить указ моих родителей, гласивший, что ни один дворянин не вправе призвать своих слуг к оружию без предварительного соизволения. Похоже, они считали себя выше закона.
– Только посмотрите на этих предателей, – прошептала Беатрис. – Неужели у них нет стыда?
Я и без того не сводила с них глаз. Они демонстрировали свою мощь не только мне, но и Филиппу – если бы у него хватало ума это понять. Гранды, по сути, вслух заявляли, что нет власти выше, чем их собственная, предвкушая тот час, когда смогут вновь заявить свои феодальные права, отбросив нас в беззаконие и хаос.
Внезапно я увидела того, кого встретить здесь не ожидала. Массивный и широкоплечий, он сидел чуть в стороне от Вильены и Бенавенте верхом на пегом арабском коне, казавшемся для него слишком маленьким. На нем был плащ с капюшоном, и, прежде чем он успел отвернуться, я заметила шрам, пересекавший правый глаз. Это был коннетабль, зять моего отца и муж моей незаконнорожденной сводной сестры Иоанны. Почему он формально не представился? И что он тут делал, скрываясь, словно преступник? Неужели отец послал его следить за мной? Знали ли вообще о нем Филипп и дон Мануэль?
Бросив взгляд на мужа, я поняла, что он ничего не знает. Но коннетабль понял, что я его заметила, и уставился на меня единственным глазом, словно пытаясь разгадать мою тайну.
Отвернувшись, я направилась к ожидавшей меня кобыле. Сорайя и Беатрис погрузили наши саквояжи в повозку. Филипп сел в седло и поднял руку.
Огромный кортеж выехал на дорогу.
Я обернулась. Войско Филиппа тянулось далеко позади, словно стальная змея. Ряды воинов дополняли вельможи со своими гвардейцами. Подобной армии я не видела с тех пор, как мои родители отправились в Крестовый поход против мавров. Подавив страх, я решительно повернулась вперед, внушая себе, что подобной демонстрацией силы меня не запугать.
Меня ждала Кастилия и встреча с отцом. И там я могла занять надлежащее мне место.
* * *
Хотя была лишь середина весны, стояла страшная жара. Солнце палило с безоблачного неба, иссушая землю. Когда мы пересекли труднопроходимые горы, отделявшие галисийские провинции от Кастилии, невозделанные долины севера сменились засушливыми склонами, где с трудом могли укорениться низкорослые сосны, и в небе со зловещими криками кружили ястребы. Если даже здесь такая жара, то в Кастилии наверняка настоящий ад, мрачно подумала я. В прошлый раз, когда мы были в Испании, здешний зной пришелся не по душе фламандцам, и путешествие в таких условиях могло лишь поспособствовать раздорам в их рядах.
