– Времени у нас мало, – сказал Йен. – Но у вас есть выбор – поверить мне или остаться здесь. И в том и в другом случае опасность угрожает вам. Все, что я могу вам предложить взамен, – это свобода.
– И ты едешь, Лейтис? – спросила молодая женщина. Лейтис вложила руку в ладонь Йена и посмотрела на него.
– Еду, – ответила она.
Вперед вышел старик. С таким же пронзительным взглядом, как у Хемиша.
– Значит, ты внук старого лэрда?
– Да, – ответил Йен.
– Меня это устраивает, – сказал старик. – Никакая английская кровь не может испортить хорошую шотландскую. – Потом он повернулся к толпе односельчан. – Вы должны ехать, – сказал он резко.
Один за другим люди закивали головами.
Молчаливая процессия двинулась к околице деревни. Не было времени проститься с покидаемыми навсегда домами. И если кое-кто шепотом и выражал сожаление, то, во всяком случае, никто не убивался от того, что оставляет свои пожитки. Люди Гилмура поняли, что они унесут в своих сердцах воспоминания о покинутой родине: для того чтобы хранить память, им не требуется вещественных напоминаний.
Пока они шли лесом, безоблачное небо стало голубовато-белым. Последние лучи солнца освещали их фигуры, и от них тянулись длинные тени на всем пути следования. Северный ветер раскачивал ветви деревьев, и казалось, что и природа посылает им прощальный привет, и листья, как пальцы дружеских рук, машут им вслед.
Хемиш Макрей стоял и смотрел на уходящих, не снимая волынку с плеча. Прощальная песнь скорби Макреев была бы в этом случае уместна, ведь он терял навсегда людей из своего клана. И все же он не мог сейчас играть из опасения навредить своим односельчанам.
Никогда прежде он не чувствовал себя таким старым и бесполезным. И того хуже, ему стало стыдно. Он чувствовал, что слова Мясника глубоко задели его. Он поставил на кон жизнь Лейтис, не подумав, что рискует ею. И вот теперь он терял и ее. Она покинула деревню, не взглянув на него, не сказав даже слова на прощание, будто он перестал для нее существовать. А в суровом каменном взгляде Мясника он прочел обещание. Во взгляде Йена, поправил он себя. Этот внук старого лэрда, подумал Хемиш, прирожденный вождь.
Обернувшись, он оглядел свою деревню. Он прожил здесь всю жизнь, не замечая, как один день сменяется другим, как все меняется. Только сейчас он осознал, что мир стал другим – чужим и незнакомым.
У него возникло чувство, что он больше не принадлежит этому миру. Но и мысль о том, чтобы покинуть Гилмур, не радовала. Это было нелегко – начинать новую жизнь в возрасте, когда ему пора расстаться с жизнью и перейти в мир иной.
Но он не хотел и оставаться здесь один-одинешенек.
Он прошел через всю деревню к дому Питера и громко постучал, в дверь.
– Кто там? – неприветливо спросил хозяин.
– Англичане нагрянули к тебе в гости, – ядовито ответил Хемиш. – А ты думал кто?
Дверь широко распахнулась. На пороге стоял Питер и хмуро взирал на приятеля.
– Я думал, это Дора принесла мне обещанную еду. Не турнепс, а для разнообразия что-нибудь другое. Или Мэри пришла со своей пахучей мазью для моего больного колена. Кто угодно, но только не ты.
– Все покидают деревню, – ответил Хемиш, вымещая свою досаду на Питере, и забыл о более важном, что собирался ему сказать.
– Уже? – спросил Питер.
– Только мы с тобой и остались здесь, – ответил Хемиш. – И у меня нет никакого желания провести остаток жизни с тобой, старый осел.
– Почему бы тебе не пойти в замок и не поиграть на волынке, идиот? – поинтересовался Питер. – И тогда остаток твоей жизни сразу сократится.
– Я ухожу с ними, – сказал Хемиш.
– Уходишь? – повторил Питер удивленно.
– Если ты не поспешишь, то останешься здесь совсем один, – предупредил Хемиш и повторил одну из своих вечных присказок: – Мудрец колеблется, а дурак прирастает к месту.
– Я так не думаю, старый пень, – внезапно возразил Питер, прищурившись и мрачно глядя на приятеля. – Я не собираюсь жить здесь бирюком.
Он отворил дверь пошире, и Хемиш вошел в его хижину. Питер расстелил на полу простыню и принялся собирать свои скудные пожитки.
– Ну и правильно, иначе я бы решил, что ты совсем рехнулся, – согласился Хемиш. – Кроме того, тебе нужен кто-нибудь, способный указывать тебе на твои заблуждения.
Питер стоял, аккуратно завязывая узел.
– Мои заблуждения? – недоверчиво переспросил он. – Я ведь не дурак с волынкой, как ты. Это ты всегда пыжишься, как индюк, и подсмеиваешься над священниками, Хемиш Макрей.
Хемиш ухмыльнулся и вышел из хижины.
Йен и Лейтис шли через лес во главе колонны, указывая дорогу остальным. Они двигались почти бесшумно.
Йен опасался, что их могут заметить часовые на мосту через лощину. Он рассчитывал, что приготовления солдат ко сну ослабят их бдительность.
Когда они перебрались через лощину, он повел людей по пологому склону туда, где начиналась тропа, и построил их парами так, чтобы старые и молодые шли вперемежку. Он надеялся, что в этом случае люди будут помогать друг другу и ободрять теряющих силы на самых опасных участках тропы.
Лейтис опять шла впереди, а Йен замыкал процессию. Вереница людей змеилась по узкой тропе.
Йен вдруг услышал какой-то шум у себя за спиной. Он обернулся и увидел Хемиша в обществе еще одного старика, пересекавших лощину и не перестававших препираться. Хемиш нес только свою волынку, а его спутник держал в руках узел.
– Ты болтаешь языком, как ягненок хвостом, старый дурак!
Хемиш нахмурился, услышав подобное оскорбление.
– По крайней мере, у меня хватает ума это делать в отличие от тебя, старый высохший желудь.
– Лучше половина яйца, чем пустая скорлупа, – возразил его спутник.
Йен строго посмотрел на них.
– Если вы хотите идти с нами, – сказал он как можно спокойнее и тише, – то постарайтесь не привлекать к себе внимания.
– Понял, что я имел в виду? Держи язык за зубами, – сказал спутник Хемиша.
Тот шагнул вперед, оказавшись рядом с Йеном.
– Я иду с вами, чтобы приглядывать за своей племянницей, – сказал он воинственно. – Не хочу, чтобы ее обесчестили.
– Можешь не беспокоиться, – спокойно возразил Йен.
Вдруг Хемиш с тревогой произнес:
– Это что, та самая тропа? Потайная...
Он не договорил, потому что у него перехватило дыхание, когда он увидел, как далеко внизу озеро и как крут обрыв.
Похоже, только скалистая узкая тропа и была способна заставить замолчать старого ворчуна. Йен, впрочем, испытывал ту же неприязнь к этому пути, но не мог признаться в этом Хемишу Макрею.
Перед самым их носом на тропу упал камень, и на одну, казалось, бесконечно долгую минуту Йен замер, ожидая, что кто-нибудь из его спутников не выдержит и издаст отчаянный крик. Но этого не случилось. Весь путь они проделали медленно, размеренно, и слышались только приглушенный шепот да детское хихиканье.
