— Ах! — вскрикнула вошедшая в библиотеку Анна.
— Аннушка! Простите, — поспешно сказал Оболенский, вставая с кресла. — Простите, что напугал вас.
— Сергей Степанович! А мне показалось, что это барон сидит в своем любимом кресле…
— Да, он любил его и в шутку называл «последним седлом старого солдата».
— Вы и трубку набиваете точно так же, как Иван Иванович!
— Ведь это он меня и научил! Сколько же лет мы с ним были знакомы? Почти полвека — подумать только… Но позвольте мне задать вам один вопрос?
— Да-да, конечно.
— Надеюсь, вы не изменили своего решения из-за этой трагедии? Вы по-прежнему намерены ехать в Петербург и стать актрисой?
— Я не думаю, что это будет сейчас правильным.
— Вы шутите, дитя мое?! Вы хотите сказать, что передумали?
— Дядюшка умер в день моей премьеры. Боюсь, я никогда не смогу избавиться от этого воспоминания.
— Дорогая! Вы еще так молоды, и у вас впереди еще столько печалей и радостей, разочарований и любви.
— Любовь? Любовь и есть главный источник бед и разочарований.
— Так вот в чем дело! — улыбнулся Оболенский. — Я должен был догадаться. Но позвольте дать вам один совет. Когда вы будете выбирать между любовью и театром — вспомните, что любовь проходит, и ее сменяет пора забот и утраченных иллюзий. И ваш талант постепенно угаснет за семейными хлопотами. Тогда как театр навсегда будет давать вам ощущение новизны, и продлевать вашу жизнь.
— Я благодарна вам, Сергей Степанович, за заботу, но я сейчас совершенно не готова думать о будущем!
— И все же рано или поздно вам придется выбирать между театром и любимым человеком, — с грустью сказал мудрый Оболенский. — Я знал много прекрасных актрис. Великих актрис. Я принимал участие в их судьбах. И смею вас уверить: чем раньше вы сделаете свой выбор, тем менее мучительным он будет для вас и для вашего избранника.
— К несчастью, я не так свободна в своем выборе, как это может показаться.
— Вы хороши собой, талантливы, добры. Вы способны внушать серьезные чувства. Мой племянник Михаил…
— Мы с ним едва знакомы, — перебила его Анна. — Возможно, ему понравилось мое пение, не более того.
— Вероятно, я ошибаюсь, но когда на балу вы танцевали, мне показалось, что амур нацелил свою стрелу прямо в его сердце.
— Простите меня, Сергей Степанович, — Анна решила прервать этот разговор, пока он не завел их еще дальше. — Мне надо вернуться в столовую. А вы отдыхайте здесь. Иван Иванович был бы счастлив видеть своего друга и говорить с ним.
Оболенский сей внезапной перемены в ее настроении не понял, но все же отнес это на счет недавней трагедии и убеждать Анну в обратном не стал. И, когда она вышла, снова погрузился в воспоминания и размышления о бренности земного бытия.
Анну же перехватила в коридоре неугомонная Полина и принялась выспрашивать, говорила ли она с Оболенским? У Анны не было ни сил, ни желания отвечать ей, она неопределенно кивнула головой и заспешила прочь. Полина ее молчание и этот жест поняла по-своему. Она тут же кинулась на кухню, налила чаю и, поправив складки и рюши на платье, явилась перед Оболенским.
— Спасибо тебе, милая, — рассеянно сказал он, принимая от нее тонкую чашечку из дорого китайского фарфора.
Иван Иванович был ценителем изящных и экзотических вещей, и азиатские раритеты всегда интересовали его особенно. Оболенский отпил чуть-чуть чаю и отметил, что сорт подстать своему благородному хозяину — изысканный по вкусу и редкий по цвету — с оттенком пурпурного.
— Что ж ты выпил все и мне ничего не оставил? — с театральным пафосом продекламировала Полина.
— В каком смысле?! — растерялся Оболенский.
— Это монолог Джульетты, в склепе, над бездыханным трупом Ромео, — пояснила Полина.
— Над… трупом? — Оболенский едва не поперхнулся от ужаса. — Надо же предупреждать, милочка!
— Не пей, не пей вина, Гертруда! — Полина вплотную приблизилась к Оболенскому, едва не вжавшемуся в спинку кресла.
— А это что еще такое?
— Это Клавдий. Из «Гамлета». «Я пить хочу!» — застонала Полина, склоняясь к самому лицу князя. — А это уже Гертруда. О-о-о!..
— Что ты, девушка, встань! — не на шутку перепугался Оболенский, когда Полина принялась заваливаться к нему на колени. — Встань немедленно! Сюда могут войти! Совсем с ума сошла?
— Вам понравилось, Сергей Степанович? — Полина «ожила» и присела в поклоне перед креслом, в котором опадал вконец раздавленный ее бесцеремонностью Оболенский.
— Что понравилось? — грубо спросил он и брезгливо несколько раз провел рукой по камзолу, как будто стряхивая нечистое.
— Моя игра!
— Так это ты — играла?!
— Карл Модестович говорил, что на сцене я смотрюсь лучше, чем Анна.
— Карл Модестович? — не сразу понял Оболенский. — Ах, управляющий!.. Да ты полоумная, однако!
— Но вы же сами позвали меня на прослушивание.
— Какое тебе прослушивание?!
— Чтобы пригласить в театр. Разве Анна вам ничего не говорила?!
— Значит это все — чтобы поступить в театр? — с облегчением рассмеялся Оболенский.
— Конечно! — обиделась Полина. — Я еще из Сумарокова знаю!
— Нет-нет, — замахал руками повеселевший князь. — Сумарокова не надо, Шекспира достаточно. Насмешила!
— Куда же вы? — рассердилась Полина, глядя, как Оболенский встал с кресла и направился к выходу из библиотеки.
— Я? Я пока пойду. И передай барину, что прогуляюсь немного, а то, неровен час, еще какой талант объявится.
— Ну, ладно, Анька! — прошептала Полина со злостью. — Ты мне за это заплатишь!..
* * *
Тем временем Репнин выполнял данное Анне обещание — пытался понять, кому и зачем была выгодна смерть барона.
Когда гроб с телом старого Корфа вынесли из церкви, Михаил схватил Карла Модестовича под локоток и задержал.
— Еще одно слово плохое об Анне услышу, и я тебя убью!
— Вы меня, господин хороший, отпустите! Я не собираюсь в таком тоне продолжать разговор, если вы имеете все-таки намерение поговорить серьезно.
— Что ты хочешь сказать?
— Я вам уже докладывал — графинчик думал украсть. Черт попутал! Баварское стекло, между прочим! Но сами посудите: вы же меня и спасли. Если бы не остановили, в живых уж и не было бы. Вылить дорогущий бренди я бы не решился.
— Почему я должен тебе верить? Ты же ненавидел барона! Кому, как не тебе, желать ему смерти?
— Я не убийца! Деньги — крал, каюсь, я себе уже и поместье в Курляндии присмотрел. Но убить — на такой грех я бы в жизни не пошел! Вы подумайте, как следует! У других-то куда больше мотивов было! Вы ведь даже не догадываетесь, что одна небезызвестная вам барышня способна. Все, все… — испуганно затараторил управляющий, увидев над собой занесенную для удара куку Репнина. — Молчу, молчу! В голове помутилось! Но есть и другие враги!
