требовал, чтобы он пробежал хотя бы несколько шагов. Перед ним простиралась огромная поляна, на ветру нежно колыхалась травы и луговые цветы, алели маки, между ними виднелась нежная пена соцветий горлянки, на высоких гибких стеблях тянулись ввысь желтые цветы одуванчика. Над этой красотой порхали маленькие голубые бабочки, они роились пушистыми облаками, садились на тонкие травинки, сгибающиеся под их трепещущими тельцами. От теплой плодородной земли поднимался запах свежей травы, овеваемый ароматами ромашки и шиповника… Гумберт ощутил знакомые нежные ноты розового масла… розовое масло… Это был запах мыла, которым пользовались на вилле, оно всегда лежало над ванной в белой фарфоровой мыльнице в форме цветочного лепестка, прикрепленной к белой кафельной стене. Он вдохнул этот аромат и уже хотел потянуться за розовым куском мыла, но адская боль в правой руке заставила все приятные мысли мгновенно исчезнуть. Моргая от режущего глаза света лампы, он увидел перед собой лицо мужчины. Это было широкое, покрытое по́том лицо с маленькими глазками за круглыми стеклами очков в стальной оправе.
– Рана гангренозная… слишком долго ждали… почему не сообщили сразу…
Он открыл рот и произнес какие-то слова, смысл которых был непонятен ему самому. Мыло. Красный мак. Merde. La querre. Cochon allemand…
Маленькие глазки врача были голубого цвета, с черной точкой в центре. Они сверлили его череп и проникали в мозг, в котором царил хаос. Гумберту было неприятно, что человек напротив мог видеть этот хаос и позволял себе нелестно о нем высказываться.
– Надежды мало… придется отнять руку… это единственный шанс…
– Il ne comprend pas… ne perdon pas notre temps.
Гумберт увидел молодого человека в белом, худощавого, с темными волосами и бакенбардами, его темные глаза блестели в свете лампы. Перед тем как ему накрыли лицо белой тканью, он увидел, как в руке у него что-то блеснуло. Что-то из чистой стали, узкое и остро заточенное.
– Нет! – закричал он, съежившись. – Нет, не отнимайте руку! Я не хочу. Je ne veux pas. Лучше бы умереть. Mourir. Laissez-moi ma main!
Вдруг в его теле пробудилась какая-то чудовищная сила. Он начал пинаться и услышал звон – что-то упало, потом бил кулаками, извивался, как угорь, и наконец соскользнул с операционного стола на пол. Он тут же поднялся, опершись на больную руку и совсем не почувствовав при этом боли, стряхнул чью-то руку со своего плеча и направился к двери, возле которой столкнулся с солдатом-великаном. От толчка тело светловолосого солдата не сдвинулось ни на миллиметр, он схватил Гумберта за воротник куртки и застыл, держа его, как пойманного зайца.
Что произошло с ним потом, он уже не воспринимал. Перед ним разверзлась синяя пучина, в середине которой был огромный водоворот, и выскользнуть из него было невозможно. Он кружил Гумберта все сильнее и сильнее, отчего ему стало дурно, в ушах ревел океан, утягивая его тело на дно. Там он какое-то время плавал среди водорослей и ракушек, время от времени натыкаясь на серых рыб, свободно скользил над палубами мертвых кораблей и видел, как над ним пролетали черные скаты, размахивающие мощными плавниками-крыльями. Иногда морское течение поднимало его наверх, туда, где был виден солнечный свет, из-за чего вода казалась голубой и кристально чистой. Затем глухой рокот моря отступил, и Гумберт услышал человеческие голоса:
– Оставь его в покое… Бедняга… Он не долго протянет.
– Но он все еще дышит.
– Еще три-четыре часа – и на вынос.
Гумберт испытывал глубокое сочувствие к бедному парню, которому предстояло так скоро умереть. Неужели никто не мог ему помочь? Вскоре ласковое глубокое море снова подхватило его, он погрузился на глубину, почувствовал прохладу и позволил себе плыть по дну. Растения обвивали его тело, гладя по рукам и ногам и пощипывая за волосы.
– Больше не нужно его расчесывать, сестренка. Скоро все равно все закончится.
– C’est un allemand? Quel est son nom?
– Да здесь никто не знает, откуда он родом и как его зовут. Он говорит то по-немецки, то по-французски.
– Tant pis. Un joli garcon…
– А как насчет нас? Мы тоже симпатичные ребята!
– Ah – tais-toi!
До Гумберта дошло осознание, что речь, вообще-то, могла идти о нем. Как бы то ни было, кто-то расчесывал ему волосы. Когда он открыл глаза, то увидел строгое лицо светловолосой медсестры. Это и правда была медсестра, потому что на ней были белый чепец и такой же белый передник.
– Bonjour, monsieur, – сказала она. – Vous allez mieux?
Стало ли ему лучше? Он поднял правую руку, чтобы забрать у нее расческу, потому что она щипала, а голова у него всегда была очень чувствительна. В следующее мгновение он увидел повязку, и его накрыло страшное воспоминание.
– Моя рука, – прохрипел он. – Ma main…
Гумберт пристально посмотрел на нее, в его глазах она прочитала такой чудовищный страх, что тут же бросила расческу и положила свою прохладную руку ему на лоб. Он почувствовал запах хозяйственного мыла.
– Tout va bien, mon petit. Votre main est encore la.
Его рука все еще была на месте?
– Но… но вы же ее…
Она медленно покачала головой и рассмеялась. Ее улыбка была очень серьезной, в ней не было ничего милого. Вообще медсестра производила впечатление довольно строгого человека, но Гумберту все равно нравилась эта женщина с большими сизо-голубыми глазами и узкими губами. Она была похожа на старшую сестру, рядом с которой можно было чувствовать себя в безопасности.
– Votre nom?
– Гумберт Седльмайер… Et vous?
Ему пришлось продиктовать свою фамилию по буквам, когда она вносила его в список. Его имя она произнесла как «Юмбэр». Когда она закончила писать, в ушах его снова зашумело море, и, хотя на сей раз он сопротивлялся погружению, предотвратить его так и не смог. Последнее, что он расслышал, было ее имя. Сюзанн… Сюзанна…
Гумберт предпочел бы остаться на дне холодного моря, где он не чувствовал боли, но он был словно пробка, которая снова и снова всплывала на поверхность. Ему давали теплый ромашковый чай в чашке с носиком и сытную кашу, которая имела вкус репы, картошки и каштанов. Иногда приносили кофе с молоком, правда, очень жидкий и смешанный с цикорием, но это было лучше, чем все, что он пил в последнее время.
Ему снились голодные крысы, сидящие в грязных ямах и жадно смотрящие на него своими блестящими глазками. Некоторые прыгали на него и превращались в человеческие фигуры, серые безголовые призраки, состоящие наполовину из земли, наполовину из падали. Иногда это были просто одни униформы без людей или шлемы, под которыми скрывались серые крысиные морды с длинными усами. Ему было жаль этих животных, но они рычали на него и кусали его за руки и ноги.
Просыпаясь от этих снов, он думал, что
