Бввв…
Додо, пища от удовольствия, выпустила большой слюнявый пузырь. Лео стоял в манеже, одной рукой он держался за деревянные перила, а второй бил по ним жестяным солдатиком.
– Па… па… – терпеливо сказал Пауль. – Скажи «папа», моя малышка.
– Бввв… Пффф… Бафффа…
– Папа… скажи пап…
Додо радостно ерзала у него на колене, предвкушая, что папа поиграет с ней в скачущего всадника. Лео запулил оловянного солдатика в белую стену и бодро крикнул:
– Соса! Соса!
Он имел в виду Розу Кникбайн, няню. Пауль поднял его, посадил на другое колено и резво пустился в галоп, стараясь не потерять своих отпрысков в лихой скачке. Как только он остановился, Лео начал плакать, в то время как Додо с сияющим лицом смотрела на него.
– Мама! – выговорила она. – Мама, мама, бввввава…
Он вздохнул. За такое короткое время ему вряд ли удастся научить своих любимых детей говорить «папа», но то, что его назвали «мама», было, в конце концов, комплиментом.
– Ох ты боже мой, господин Мельцер, – проговорила Роза Кникбайн, заглянувшая в дверь. – Я их еще не перепеленала, я как раз собиралась разбудить их и подготовить к завтраку.
Пауль посмотрел на свои сухие штанины и понял, что ему повезло. Он отдал близнецов Розе и пошел в коридор, чтобы пройти в комнату Китти. На его тихий стук никто не откликнулся – и он осмелился осторожно нажать на ручку двери. В комнате было сумрачно. Мари, сидевшая в кресле рядом с кроватью Китти, подняла голову.
– Это ты, – нежно прошептала она.
Он подошел ближе и поцеловал ее в щеку. Она выглядела усталой, под глазами у нее были темные круги.
– Как она?
Они посмотрели на широкую кровать с голубым балдахином, худое тело Китти, лежащее на ней, казалось таким потерянным. Ее темные волосы были заплетены в толстую косу, иначе бы они совсем спутались за время продолжительной болезни.
– Она проспала всю ночь, – прошептала Мари. – Только бы она чего-нибудь поела. Вчера вечером она выпила немного воды, смешанной с вином, и все…
– Ее все еще лихорадит?
– Нет, со вчерашнего вечера температуры нет. Надеюсь, что больше не поднимется.
Пауль погладил жену по голове и сказал, что уверен – Китти скоро станет лучше.
– А теперь иди спать, Мари. Прошу тебя.
Она печально кивнула. Да, она так устала, что с удовольствием бы вздремнула. Пару часов сна пойдут ей на пользу.
– До полудня не показывайся мне на глаза, Мари. Никто не может бодрствовать три ночи подряд. Если ты сейчас не поспишь, то наверняка заболеешь, а кому это нужно?
Он взбодрился и заговорил громче, чем намеревался. Китти сделала глубокий вдох-выдох, чуть поохав, и перевернулась на другой бок.
– Пошли… Августа позаботится о ней, если ей что-нибудь понадобится.
Он подождал, пока Мари поднимется с кресла, потом обнял ее, вывел из комнаты и тихо закрыл за ними дверь. В коридоре он увлек ее в поцелуй и ощутил, как прелестно и соблазнительно тепло ее тела. Какая досада, что им с таким трудом приходится выкраивать время, которое они могли бы провести вместе. Он обещал папе еще раз заглянуть на фабрику – сегодня, в последний день своего отпуска.
– Пока, дорогой… Как бы мне хотелось… но я так устала.
– Выспись, Мари. Я с тобой.
– Всегда в моих снах, – пошутила она, уходя в спальню.
Он подавил в себе желание пойти за ней, лечь рядом и сжать ее в крепких объятиях. В эти тяжелые времена нельзя позволять себе быть эгоистом.
– Доброе утро, мама!
Он с безмятежным видом вошел в столовую, наклонился и поцеловал ее.
– О, Пауль, – нежно посмотрела на него она. – Сядь и поешь спокойно, мой мальчик. Папа уже уехал на фабрику, но Элизабет, думаю, скоро будет. А как Мари?
– Она легла. Китти, кажется, чувствует себя лучше.
– Слава Богу!
Он взял в руки «Последние новости Аугсбурга» – газета показалась ему теперь довольно тонкой – и внимательно прочитал статью «Сколько продуктов получает каждый житель города в день?». Как оказалось, на каждого жителя Аугсбурга приходилось 200 граммов муки, 250 граммов картофеля, три четверти литра молока, 35 граммов мяса и 8 граммов сливочного масла, а также каждые три недели по два яйца. По крайней мере, столько можно было получить по продуктовой карточке. Однако тем, у кого не было денег, карточки были ни к чему. Подавленный прочитанным, он посмотрел на стол, пышно сервированный к завтраку – на нем были даже сыр, ливерная колбаса и свежие булочки, испеченные кухаркой.
– Я рада, что Китти постепенно приходит в себя, – вздохнула Алисия. – Лиза заказала надгробие для бедного маленького Джонатана. Увы, Китти никому не рассказывала о своей беременности. Она была уже на пятом месяце.
Мертвого ребенка похоронили на кладбище в семейной усыпальнице Мельцеров, его высокопреосвященство причастил его и дал ему имя Джонатан. Гертруда Бройер была так сильно расстроена, что мужу пришлось успокаивать ее. Паулю вся эта церемония показалась абсурдной. Столько горя из-за одного еще не рожденного ребенка, в то время как в Европе бесчисленное количество людей истекали кровью на полях сражений или, находясь на родине, умирали от голода в бедных кварталах города.
Мама налила ему кофе и, улыбаясь, заметила, что они пьют этот дорогой напиток только в особых случаях, обычно его заменяет кофе из желудей. Пауль почувствовал угрызения совести. Конечно, они сильно потратились из-за него. На передовой чай и кофе были в достатке, и сигареты с табаком, и даже шнапс и трофейный английский виски.
– Я хотела сказать тебе несколько слов об отце, Пауль.
– Ты беспокоишься о нем? – спросил он, отрываясь от газеты.
Она кивнула и замолчала, потому что в комнату вошла Эльза с почтой в руках.
– Ваша дочь передает, что придет на завтрак попозже.
– Лиза? Уж не заболела ли она?
– Нет, милостивая госпожа. Наверное, это из-за письма… ей пришло письмо.
– Я понимаю. Наверно, от мужа… Рада за нее.
Пауль одарил Эльзу приветливой улыбкой, от которой ее лицо, всегда напоминавшее ему лицо печального старца, мгновенно засияло. Они были такими искренними, все, кто служил на вилле. А как сердечно они его встретили! Брунненмайер прослезилась, а Шмальцлер крепко пожала ему руку и призналась, что молилась за него каждый вечер. Какая преданная душа!
– Я не люблю говорить об этом, Пауль, – начала Алисия приглушенным голосом. – Но боюсь, папа пьет. Я вижу, как пустеют полки в подвале. Французский коньяк, наша настойка, шотландский виски – все, что он хранил там годами, исчезает с пугающей быстротой. Мари подтвердила, что в его бюро полно стаканов из-под алкоголя, а бутылки он прячет, чтобы она не стала взывать к его совести.
Пауль посмеялся над опасениями матери. Он ведь уже не раз был на фабрике, но ни разу не замечал, чтобы отец хватил лишнего.
– Он не напивается, Пауль, – объяснила Алисия, качая головой. – Но ему постоянно нужен
