слышит грохот орудий и свист гранат, и даже когда Сюзанна заверила его, что они находятся вблизи Парижа и что линия фронта проходит далеко отсюда, он был уверен, что не мог ошибиться. Эти звуки так глубоко проникли в его сознание, что он продолжал их слышать снова и снова каждую ночь. Он съеживался под одеялом в паническом страхе и тихо стонал. Он жалел о том, что очень редко падал в обморок, который мог бы спасти его от этого кошмара.
Однажды утром, когда Гумберт пил свой кофе с молоком, по середине больничной палаты проковылял на костылях какой-то раненый. Ему ампутировали левую ногу, но, похоже, он хорошо перенес ужасную операцию и научился довольно ловко передвигаться. Гумберт узнал его, когда тот немного повернул голову, и даже тогда он не сразу поверил своим глазам. Может, он бредит и видит то, что ему рисует воображение?
– Густав?
Тот чуть не потерял равновесие, но все-таки удержался, развернулся и встал у изголовья кровати Гумберта. Он выглядел по-детски счастливым.
– Невероятно! Гумберт! Старина! Какой счастливый случай!
Он плакал от радости. Соседи Гумберта были так расстроганы этой сценой, что тоже прослезились. Густав Блиферт, внук старого садовника. Уже два года как он был солдатом и воевал, сначала в России, затем во Франции. Верден стоил ему левой ноги, которую оторвало разорвавшейся гранатой, вместе с сапогом и половиной штанины. Если бы товарищи не оттащили его назад в окоп, он бы истек кровью где-нибудь на чужой земле. В число военнопленных он попал днем позже, когда раненых на грузовике везли назад в лагерь, а водитель сошел с дороги.
– Они возникли внезапно со всех сторон и открыли по нам огонь, – рассказывал он. – В тот момент мне было все равно, потому что я думал, что так или иначе все кончено, но Господь распорядился иначе.
Ему пришлось немного отойти в сторону, когда мимо них прошла медсестра с подносом, на который она ставила пустые кофейные чашки. Она накричала на него, сказала, мол ему здесь нечего делать и пусть он лучше ходит по коридору, где никому не будет мешать. Густав несколько раз поклонился, усмехнулся и ответил:
– Oui, madame… Merci, madame… D’accord, madame.
Он не собирался уходить в коридор. Вместо этого он сел в ногах у Гумберта, взяв костыли одной рукой и скрестив ноги так, чтобы культя не касалась пола. Рана уже не беспокоила, но вот одно место никак не хотело заживать. «Это так странно, – рассказывал Густав. – Просыпаешься ночью из-за того, что адски болит левая нога. Та самая нога, которая сейчас лежит где-то в Вердене в воронке».
Гумберт вежливо кивнул, хоть и нашел эту картину довольно жуткой. Было удивительно, насколько оптимистично и непринужденно Густав относился к произошедшему, как он шутил и заставлял смеяться всю палату.
– Раньше я считал прусских женщин самыми ужасными, но они настоящие ангелы по сравнению с французскими бой-бабами.
Он рассказал, как через неделю после операции французская медсестра «угостила» его касторовым раствором и выгнала в туалет. В конце концов, он «grand garcon», большой мальчик, и уж как-нибудь справится. Ну да – пусть еле-еле, но все-таки он не промахнулся…
– А что с твоей рукой, Гумберт? Отрезало пальцы? Случайный выстрел? Ранение навылет?
Гумберт чувствовал себя довольно нелепо в кругу большого количества тяжелораненых. Да, его ранил сквозной выстрел. Врач был прекрасным человеком и спас его руку. Воспаление почти прошло, он даже мог двигать большим пальцем и мизинцем.
– Лучше, чем ничего, – рассудительно сказал Густав. – Так ты сможешь, по крайней мере, нести одну тарелку или одно блюдо.
– Конечно… мне страшно повезло.
– А ты когда-нибудь писал на виллу? Письма пересылаются через Красный Крест, и хотя идут они целую вечность, все-таки доходят. Три недели тому назад я послал открытку своей Августе.
Густав необычно много болтал, что показалось Гумберту странным, потому что это было совсем не в его стиле. Возможно, его изменило осознание того, что, спасшись от смерти после ранения, он обрел вторую жизнь. Гумберту стало не по себе, шум и жужжание в ушах усилились, и он закрыл глаза. Перед ним вздымались темно-зеленые волны – может быть, поле с молодым зерном, луг, а может быть, и океан…
– Ты что, устал? – услышал он голос Густава. – Я хочу опять… Потом получу протез, как сказал доктор. Тогда буду ходить, как раньше. Только красивее… Ха-ха-ха!
Гумберт почувствовал, как Густав резко поднялся с постели, услышал стук его деревянных костылей, а затем погрузился в голубое прозрачное море, на поверхности которого отражалось солнце.
В последующие дни Густав регулярно навещал его, садился к нему на постель и болтал о всякой всячине. О парке на вилле, за которым его дед уже не может ухаживать один, о свой Августе и о Максле, которого видел только раз, в прошлом году, когда был в отпуске, о том, что он чертовски тоскует по дому, как и все здесь.
– Если нам повезет, Гумберт, – тихо сказал он, надеясь, что на соседних кроватях не услышат его. – Если Бог с нами… обмен инвалидами… Ты слышал об этом? Представители Красного Креста и воюющих сторон ведут переговоры, выясняют цифры, а затем выбирают тех, кто вернется на родину. Естественно, только тяжелораненые. Только самые тяжелые случаи…
Гумберт улыбнулся, как будто нашел это известие многообещающим. На самом деле ему совсем не хотелось возвращаться на родину. Что ему там искать? Родителей уже не было, сестра ничего не хотела о нем знать. По сути, у него была только Фанни Брунненмайер, она была единственным человеком, к кому он хотел бы вернуться. Только он был уже не таким, как раньше, и больше не годился на роль дворецкого. И не столько из-за руки, сколько из-за постоянного гула и шума в ушах. Ему нужен был океан, тишина голубых вод, которая спасала от ужасных снов. Ему нравилась и светловолосая строгая медсестра, хотя та не всегда была приветлива с ним. Несколько раз она злилась на него, когда он забирался под одеяло, и утверждала, что никакой бомбардировки не было:
– Fini avec ḉa! Il n`y pas de bombardement!
Ему было стыдно перед ней, но что бы она ни говорила, он-то совершенно отчетливо слышал и даже чувствовал, как разрываются гранаты.
Прошла неделя, а потом она сказала что-то, что его очень напугало.
– Il faut se dire adieu, mon petit…
– Pourquoi? Почему мы должны проститься?
Она улыбнулась и замолчала, глядя на него.
– Тебе чертовски везет! – с завистью сказал Густав. – Ну да, и вдобавок ко всему ты, похоже, в фаворе у Сюзанны. Через две недели ты уже будешь дома. Черт побери! И это при том, что у тебя на руке всего-то царапина.
26
– Бввв… Ба… Бввв… Баба… Бабаба…
