— Раз вы не одобряете нашей жизни, вам, должно быть, не терпится нас покинуть. Я попрошу месье Пьера позаботиться о носилках, чтобы отправить вас на вашу квартиру.
— Пожалуйста, не беспокойтесь. Я могу пройти это расстояние сам, если вы желаете избавиться от меня.
— Дело не в…
— Я оскорбил вас. Это произошло не нарочно, но вполне понятно, что вам, наверное, было неприятно. Разумеется, я избавлю вас от своего присутствия.
Он приподнялся на локте, как будто собирался встать.
— Не двигайтесь!
Сирен обошла стол, потом заколебалась, смущенная тем, как ее расстроил результат собственной уловки.
— Нет, я должен. — Рене приподнялся повыше, потом схватился рукой за бок, позволив гримасе боли исказить лицо. — Я не хочу больше злоупотреблять вашим гостеприимством.
Угрызения совести овладели Сирен. Она быстро подошла к нему и опустилась на одно колено, заставляя его снова лечь.
— Вы опять повредите себе, вот и все. Не будьте же таким гордецом. Конечно, мы вам рады.
Он лег, глядя на нее снизу вверх, но все еще держась за бок.
— Вы уверены?
— Конечно, уверена.
— Я прощен?
— Да, да! Не делайте глупостей.
Как получилось, что она принялась убеждать этого человека остаться вместо того, чтобы указать ему на дверь? Сирен охватила смутная тревога, но она отбросила ее. Месье Пьеру придется понять, что невозможно избавиться от человека, который так болен. Лемонье ничего не могло от них понадобиться, ничто не удерживало его здесь. И не было никаких причин думать, будто она заметила удовлетворение, мелькнувшее на его лице.
Она вернулась к своему пудингу, посыпала его сверху корицей, поставила кастрюлю в котелок, на четверть наполненный водой, подвесила котелок на крюк над углями, на кирпичах, которыми был выложен очаг, занимавший одну сторону каюты. Закончив с этим, она налила чашку воды и отнесла ее Рене.
Пока он пил, она пододвинула к занавеске трехногий табурет и отрывисто спросила:
— Разве никто не хватится вас, если вы не вернетесь?
— Ни слуга, которого вы привезли с собой из Франции, ни… ни друг?
— Никто.
Он помедлил, глядя на грубую кожаную обувь на ее изящных узких ступнях.
— У вас действительно нет туфель?
— Только мокасины, которые сшила жена Жана — индеанка из племени чокто, и еще, конечно, сабо.
Сабо были деревянными башмаками, которые французские крестьяне носили в грязь и непогоду.
— Его жена?
Она кивнула.
— Она живет со своим племенем. Говорит, Новый Орлеан слишком шумный, и дыма от больших труб. недостаточно, чтобы отпугивать комаров. На самом деле…
— Да? — произнес он, когда она запнулась.
— Я хотела сказать, на самом деле ей нравятся разные мужчины.
— А Жан, он не возражает?
— Он предпочитает разных женщин.
— Тогда все в порядке.
— Да, за исключением… за исключением того, что это не совсем похоже на супружескую жизнь.
— Во Франции очень много точно таких же браков.
— И потому это правильно?
— Это по-человечески.
— В противоположность нечеловеческому, варварскому, так?
Он смотрел на нее затуманенным взором.
— Вы такая…
— Какая? — переспросила она напряженно.
Он не мог объяснить ей, потому что она бы не поняла. Он сомневался, понимает ли сам. Она была похожа на ангела, говорила как куртизанка, обладала рассудительностью клерка. Она готовила, убирала, управлялась с лодкой как вояжер, могла поднять груз вполовину тяжелее собственного веса, и все же у нее были самые нежные руки, какие он знал. Более того, когда он закрывал глаза и прислушивался только к ясным переливам ее голоса, он мог бы поклясться, что слушает принцессу королевской крови. Она была загадкой, Сирен Нольте, загадкой, которая увлекала его, даже завораживала. А так не годилось.
— Вы так чертовски рассудительны, — поспешно ответил он, — и, конечно, правы.
Сирен уперлась локтями в колени, подпирая руками подбородок. Через минуту она спросила:
— Правда, что вы бывали при дворе?
— Да, одно время.
— Расскажите мне о нем.
— Что вы хотите узнать?
— Какой он? Что за человек король? Помпадур действительно такая красивая и образованная, как говорят? Вам там нравилось?
— Двор — это скучный этикет и церемонии, но все равно там интересно, потому что в каждой комнате чувствуется запах власти. Король, как большинство монархов, занят только самим собой, но он человек с некоторыми способностями, если бы его только могли заставить их использовать. Помпадур — прелестное создание, прекрасно разбирается в мебели и туалетах, но ничего не понимает в людях. А что до того, нравилось ли мне там, — иногда да, иногда нет. Это не то место, где я хотел бы провести всю жизнь.
Его откровенность можно было расценивать как комплимент или как доказательство того, насколько ничтожной он считал ее. Сирен нахмурилась.
— Это же измена, месье, разве не так? Я-то думала, все обязаны восхищаться.
— Измена — торговать с англичанами, а не презирать великолепие Версаля.
— Я думала, мы покончили с англичанами на эти четыре месяца, ведь все обсуждают договор в Ахене.
— Мир может быть в Европе, но не здесь.
— У вас хватает времени замечать, что происходит в колонии? Я не ожидала.
Он встретил ее ясный взгляд.
— Я не такой уж придворный щеголь, чтобы не знать о ваших проблемах здесь.
— Наверное, нет, но уверяю вас, что многие, приезжая сюда, не имеют ни малейшего понятия ни о чем и ни капли не беспокоятся.
Главной проблемой была борьба за обширный новый континент, но за ней следовали неприятности помельче, например, постоянные столкновения с индейцами. Годами англичане, проникавшие на запад из Каролины, вооружали и подстрекали чикасо, часть чокто, и другие мелкие южные племена против французов. Французское правительство охотно платило англичанам той же монетой. Прошедшей осенью самый известный предатель из племени чокто на службе у англичан, Красный Мокасин, был убит собственными соплеменниками, когда пытался уладить конфликт. Все было тщетно.
Было много потерь, в последнее время — среди фермеров на побережье, трудолюбивых немцев, которых привез сюда Джон Лоу, продолжавших снабжать Новый Орлеан овощами. Новый Орлеан потерял в схватке с дикарями и своего учителя танцев месье Баби. Но труднее всего было с торговлей.
Торговля с англичанами была запрещена королевским указом и считалась изменой. С другой стороны, благодаря скаредности монарха и продажности французской системы снабжения, товары, которые присылались в колонию, были не только хуже английских по качеству, но и не шли ни в какое сравнение по количеству. Случались времена, когда французы в Луизиане могли остаться без одежды и продовольствия, если бы не торговля с англичанами. К тому же индейцы стали разборчивы. Они предпочитали красные и голубые лимбургские ткани и металлические кастрюли и складные ножи британцев, хотя французский фаянс и бренди уважали больше.
