Может быть, какая-то нечисть вселилась в Матильду? Нет, мать вела себя в целом так, как и вела бы себя настоящая Матильда, узнав о любовной связи своей дочери, которую она считала старой девой и вечной девственницей. Да и на груди у неё висел крестик, а нечистая сила не может вселиться в человека, защищённого крестом. Может, кто-то под видом Эжени явился к ней и рассказал о Леоне? Но кто это мог быть? Корнелия нанесла первый удар, чтобы поссорить мать и дочь? Если так, то удар не вполне точно попал в цель, ведь Эжени с Матильдой ещё раньше отдалились друг от друга. И откуда Корнелия может знать про отношения Эжени с Леоном? До неё могли дойти только слухи и домыслы, бродящие по окрестным деревням, но ведь правду об их связи знают только она сама и Леон! Леон никому бы не рассказал об этом… если, конечно, его не одурманили или не околдовали. Эжени вспомнила капитана, с потерянным видом бродящего среди лесных духов, и её пальцы сами собой сжались в кулаки. Нет, она никому не позволит причинить вред Леону!
А потом она вспомнила ещё кое-что. Девушку с рыжими волосами, девушку, меняющую обличья, ту самую, которая пыталась соблазнить Леона в ночь, когда лесные духи устроили своё празднество. И другую девушку — Камиллу Башелье, которую все тоже упрекали в недостойном поведении, а она не помнила, чтобы говорила или делала что-то неприличное. И ведь наверняка она знала, что в это время молилась, или спала в своей келье, или целовалась с садовником между розовых кустов, но позволила своей памяти затуманиться. Ей проще было поверить в то, что она одержима демоном, чем в то, что кто-то может с пугающей точностью принять её обличье и дурачить окружающих.
Эжени скрипнула зубами, но злилась она теперь уже не на мать, точнее — не только на неё. Затем девушка подстегнула коня и помчалась туда, куда стремилась с самого начала — в гостиницу.
***
И теперь она сидела перед Леоном, вытирая слёзы, и думала, как рассказать ему о случившемся так, чтобы не поставить под угрозу план, родившийся у неё во время бешеной скачки по сумеречной дороге. Сын Портоса с тревогой всматривался в бледное лицо своей возлюбленной, почти неосознанно сжимая эфес шпаги.
— Ваша мать знает? Но откуда она могла узнать? Кто ей сказал?
— У одной монахини сестра служит в этой гостинице, — Эжени наконец решилась выдать осторожную полуправду. — Она рассказала, что я приехала не одна, а с мужчиной, и это не мой верный темнокожий слуга, а кто-то совершенно чужой. Мало того, я ещё и остановилась с ним в одном номере! Моей матери этого было достаточно, чтобы сделать выводы.
— Похоже, свою догадливость вы унаследовали от неё, — пробормотал Леон. — И вы не попробовали её переубедить? Сказать ей, что её догадки… ммм… не имеют под собой никаких оснований?
— Я не могла ей лгать, — вздохнула Эжени.
— Понимаю, — он опустил голову. — Но вы сказали ей, что я предлагал жениться на вас? И готов повторить это предложение прямо сейчас!
— Я ей ничего не говорила, — она покачала головой. — Мать была слишком расстроена и велела мне уходить, что я и сделала. И даже если я навещу её снова, она не захочет меня видеть, а мать Христина и так считает, что я чересчур часто появляюсь в монастыре.
— Три раза за два дня — разве часто?
«Четыре», — едва не поправила его Эжени, но вовремя спохватилась и прикусила язык. Если происходит то, о чём она думает, Леону нельзя знать всей правды.
— В любом случае, моя мать ничем не может помешать нашей связи, да и не хочет, — проговорила она. — Это всего лишь стало для неё очередным подтверждением того, что её дочь — разочарование, не оправдавшее её надежд.
— Но это не так! — пылко воскликнул Леон. — Если бы она знала, сколько вы сделали для своих краёв, для живущих в них людей, защищали их от нечистой силы, а нечистую силу — от них! Если бы вы только могли ей рассказать! Может, она всё-таки догадывается обо всём, творящемся в ваших землях? — он с надеждой заглянул в лицо Эжени, но та помотала головой.
— Не думаю. И мать достаточно напугана письмом отца к Корнелии, упоминанием Гекаты и некоего «искусства», так что мои слова о нечисти и волшебстве она примет либо за ложь, либо за проявление безумия. Ладно, я не хочу больше об этом говорить. Моя мать всегда была упряма — как и я, её не переубедить — как и меня. Оставим это и перейдём к Камилле Башелье. Вы поговорили с садовником?
— Да, и даже успешно, — ответил Леон и поведал о своём разговоре с Полем Ожье. Услышав о происшествии в таверне, Эжени не смогла сдержать смешок.
— Леон, ну вы как всегда! Я просила поговорить с Полем, а не драться с ним!
— Вы просили поговорить как мужчина с мужчиной, — напомнил бывший капитан. — И это он первый начал драку — я лишь защищался.
— И выхватили шпагу! — она покачала головой. — Счастье ещё, что это не закончилось массовой дракой в таверне…
— Но мне удалось его разговорить, так что оно того стоило, верно? — пожал плечами Леон и продолжил свой рассказ. Услышав о прикосновении к крестику, Эжени кивнула своим мыслям — её предположения оказались верными. На самом деле всё было до смешного просто — оставалось только удивляться, как никто раньше не догадался.
— А вы не заметили, из чего сделан крестик Поля Ожье? — спросила она.
— В темноте трудно разглядеть, — Леон прищурился, вспоминая. — Но он так поблёскивал… Я бы сказал, что он сделан из серебра.
Он перевёл взгляд на собеседницу и нахмурился.
— Серебро и крест отпугивают нечисть, так? Выходит, что Камилла Башелье — какая-то нечистая сила? Не вампирша, это точно, потому что она, по вашему рассказу, не боится солнечного света. Или она и правда одержима? Околдована? Помнится, когда Мишель Буше был очарован королевой фей, у него остался ожог, когда я коснулся его шпагой.
— Всё может быть, — кивнула Эжени. — Завтра я сама поговорю с Полем, попробую с его помощью добраться до Камиллы и всё же выяснить, что с ней происходит. Не думаю, что она нечисть, скорее уж невинная жертва.
— Неужели здесь тоже водятся лесные духи? — Леон снова сжал эфес шпаги. — Чёрт, а мой оберег остался дома… Признаться, мне не хотелось бы снова встретиться с рогатым королём и его сияющей королевой. Ведь Лисёнка на этот раз может не оказаться поблизости…
— Не знаю, есть ли здесь духи, — проговорила Эжени. На остальные расспросы Леона она отвечала столь же уклончиво и вскоре легла спать, отказавшись от близости и сославшись на плохое настроение — капитан, впрочем, не настаивал. Он быстро уснул, а вот она ещё долго лежала без сна, глядя в мрачную синеву за узким окошком и высчитывая каждый шаг, который она должна будет сделать завтра днём.
На следующий день ей стоило огромных усилий отговорить Леона от поездки в монастырь святой Катерины — он рвался поговорить с Матильдой де Сен-Мартен и объяснить, что её дочь ни в чём не виновата. В конце концов Эжени удалось убедить возлюбленного, что в монастырь его не пустят, а даже если и пустят, её мать не захочет с ним говорить, и любое его слово будет использовано против него же. Весь день она пыталась найти в письмах Корнелии к Венсану ещё что-то важное и даже привлекла к этому Леона, но капитан зевал, почти не стараясь скрыть свою скуку, да и девушку больше занимали мысли о ближайшем будущем, чем копание в далёком прошлом.
Время тянулось невыносимо медленно. Наконец, когда солнце наконец-то перестало печь, и на землю медленно спустились сумерки, Эжени объявила, что поедет поговорить с Полем Ожье. Ей пришлось снова пережить небольшую битву, убеждая Леона остаться в гостинице, — он хотел во что бы то ни стало сопровождать её. После того, как она решительно заявила, что Поль наверняка враждебно настроен против чужака, угрожавшего ему шпагой и расспрашивавшего о любовнице, и ей куда легче будет договориться с ним одной, а Леону лучше остаться в номере и ждать её, он в сердцах бросил: «Вы как де Круаль! «Ждите меня здесь» — и никаких объяснений!». Словом, расстались они не на лучшей ноте, и Эжени, отъезжая от гостиницы, всем сердцем надеялась, что Леон не наделает глупостей и всё-таки подождёт её возвращения, а не помчится в монастырь каяться перед сестрой Терезой.
