Наконец его плоть оказалась на свободе, и Элизабет со стоном коснулась ее губами, потом лизнула горячим влажным языком… Ждать дольше было невозможно. Схватив ее за волосы, он властно прижал ее лицо к своим бедрам и, погрузив пенис в ее рот, издал животный стон величайшего наслаждения.
Спустя некоторое время она уже лежала под ним, обеими ногами обхватив его торс. Он погружался в ее лоно стремительными сильными толчками, и оба вскрикивали в сладострастном экстазе совокупления.
Когда все кончилось, он обнял ее, но Элизабет высвободилась из его не слишком крепких объятий и села, искоса взглянув на него.
Теперь контроль над происходящим снова был в ее руках. Она встала и не спеша прошлась по комнате, ослепляя его своей великолепной наготой.
Скрывшись на несколько минут в гардеробной, она вновь появилась перед ним в серебристых мягких туфлях на изящных каблучках. От нее пахло свежим ароматом садовых цветов. Подойдя к креслу, Элизабет опустилась в него и бесстыдно раздвинула ноги.
– Хоутон начинает мне надоедать, – лениво протянула она, глядя на любовника.
Словно завороженный, он тотчас приблизился к ней, снова опустился на колени и принялся ласкать вожделенную розовую припухлость, скрытую шелковистым пушком. Когда его дерзкий язык коснулся средоточия ее женственности, Элизабет вздрогнула и с гортанным стоном выгнулась ему навстречу, откинув назад голову. В эти мгновения она забыла о своем старом, ни на что не годном муже, забыла обо всем на свете: острое чувственное наслаждение захлестнуло все ее существо.
Приподняв голову, Лайонел взглянул на ее румяные щеки, закрытые в блаженной истоме глаза и гибкую белоснежную шею и произнес:
– Да, мне он тоже начинает надоедать…
Она думала о Мег Макдональд, стоя у чердачного окна и невидящим взором глядя на зеленые лужайки перед домом. Пейзаж весьма напоминал одну из картин Пуссена – на небе ни единого облачка, необычайно горячее солнце ярко освещает буйную зелень трав, деревьев и цветов. Погода стояла очень теплая, совсем не характерная для английского лета.
На чердаке было душно и жарко. Может быть, именно в такой вот летний день Мег Макдональд совершила самоубийство? Она вздрогнула от этой мысли.
Ухватившись за подоконник, Элеонора посмотрела вниз и представила там искалеченное, безжизненное тело молодой шотландской красавицы. Если бы Мег не покончила с собой, жизнь Элеоноры сложилась бы совершенно иначе. Ричард не стал бы ее мужем, у нее не было бы сына Гаррика… Перед ее мысленным взором пронеслась череда горестных воспоминаний о бесконечных жестокостях и унижениях, причиненных ей мужем, графом Стэнхоупом, за долгие годы семейной жизни. Все эти годы она упрямо твердила себе, что ей повезло, что она счастлива с графом Стэнхоупом, самым влиятельным и богатым человеком в определенных кругах лондонского высшего общества. Но теперь больше незачем лгать самой себе. Ее жизнь с графом была полна боли, унижения, одиночества и бесконечного терпения. Теперь, когда он лишил Гаррика наследства, Элеонора и вовсе возненавидела мужа.
Ее мысли перекинулись на Лайонела. Неужели он и впрямь воскрес из небытия? Или же был, как и уверял Гаррик, обыкновенным мошенником, охотником за чужим титулом и богатством?
Однако, несмотря на все свои недостатки, граф Стэнхоуп оставался умнейшим человеком! Нет, он не мог ошибиться!
Глаза Элеоноры наполнились слезами отчаяния и бессилия. Она отняла руки от подоконника и вдруг подумала, что когда-нибудь разделит участь несчастной Мег Макдональд, покончившей с опостылевшей и ставшей бессмысленной жизнью. Впрочем, Элеонора была не такой отважной, как покойная первая жена графа. Ее прибежищем и спасением было… вино.
Она еще раз взглянула на полоску земли под окном и вдруг совершенно явственно увидела там искореженный женский труп. Но это была не Мег, а она сама!
Вздрогнув всем телом, Элеонора выпрямилась и отошла от окна. Неужели она сошла с ума? На какое-то мгновение она вдруг почувствовала неодолимое желание последовать примеру первой жены графа, чтобы навсегда избавиться от мучительного чувства вины и угрызений совести.
Придя в себя, она дрожащими пальцами коснулась горячих щек. Очевидно, вино, употребляемое ею долгое время в неумеренных количествах, оказало свое пагубное влияние на мозг, иначе ей и в голову не пришло бы совершить такой грех, как самоубийство!
– Мама! – раздался сзади встревоженный оклик Гаррика.
Элеонора тут же сделала шаг назад, и тут кто-то сзади коснулся ее плеча. Она замерла от страха, но это была всего лишь занавеска, взвившаяся от легкого ветерка.
Гаррик шагнул ей навстречу, еле переводя дыхание, и схватил ее за руки.
– Что ты здесь делаешь? – встревоженно спросил он, заглядывая ей в глаза.
Она почувствовала, как на глаза снова навернулись слезы.
– Я… совсем не то, что ты думаешь… – прошептала она.
– Не то? А о чем я думаю? – спросил он, не выпуская ее рук.
Элеонора только теперь заметила, как он побледнел.
– Я… пришла сюда поразмышлять, – с трудом нашла она подходящий ответ.
– Именно из этого окна выбросилась когда-то Мег Макдональд, – догадливо заметил Гаррик и поспешно захлопнул створки.
– Здесь очень душно, поэтому я и решила открыть окно, – снова солгала Элеонора.
– Но почему ты плакала, мама? Прошу тебя, скажи! Неужели ты хочешь… повторить?
Она увидела в глазах сына бесконечную любовь и глубокую тревогу. Ласково коснувшись его щеки, она тихо сказала:
– Нет! Конечно, нет!
Гаррик испытующе посмотрел ей в глаза, а потом решительно произнес:
– Мне не нравится, что ты ходишь сюда, на чердак.
Элеонора лишь облизнула пересохшие губы.
– Пойдем со мной, мама. Я хочу просить тебя об одолжении, – продолжил Гаррик, направляясь к лестнице.
Элеонора согласно кивнула и послушно двинулась следом. Гаррик открыл дверь и отошел в сторону, учтиво пропуская мать вперед, но Элеонора внезапно остановилась и прошептала:
– Ты слышал?
– Нет, я ничего не слышал, – ответил Гаррик, с недоумением глядя на мать.
Однако Элеонора не двигалась с места. Она не сомневалась в том, что ее кто-то тихо окликнул. Впрочем, это могло быть всего лишь игрой ее воображения. Мало ли странных звуков издает старое сухое дерево, которым изнутри обшит весь чердак! Порой, когда она приходила сюда поплакать и просто побыть в одиночестве, ей казалось, что за ней кто-то внимательно наблюдает, но бывало и так, что она ничего не чувствовала, кроме собственной печали и угнетающего одиночества. Теперь же ей впервые явственно послышалось собственное имя, и кто-то тронул ее за шею.
