не прощу. Мне патриарх теперь другого не даст. Кто же в такую дикую Скуфию поедет, где Христовых людей на камне режут!
– Архиепископ Вильгельм даст – хоть десяток. Ты ведь этого хотела, всего года два назад. Двое уже здесь, бери, пользуйся.
– Один хворый, еле ноги таскает, другой пьян по все дни. – Эльга сморщилась, будто ей на торгу пытались всучить тухлый кусок.
– Тебе присылали целого епископа, молодого и трезвого. Не понравился, вот они и отправили заново, кого не жалко. Вдруг мы тут всех клерикусов на кострах жарим?
– Смешно тебе! Я хочу сама выбирать, откуда мне получать папасов. Убивать моих людей я и Вильгельму не позволяла.
– Я что-нибудь придумаю. Не потому что Святша велел. А потому что в этом лесу самый зубастый волк – это я.
Эльга не ответила. Он что-нибудь придумает. Он всегда что-нибудь придумывал, за те двадцать пять лет, что она его знала, еще ни разу не было иначе.
Засыпая, Эльга пыталась себя успокоить: все уладится, сын успокоится… Но нет. Святослав дал слово при всей дружине, при боярах, гридях и родичах. Если меч не найдется, он выживет Мистину из Киева. Это обещание было как ледяная стена, в которую рано или поздно предстоит упереться. Много лет, чуть ли не с самого начала своей жизни в Киеве Эльга скользила между двоими – между Мистиной и тем, кто занимал киевский стол. Когда-нибудь и этому придет конец.
И ведь не знаешь, каким богам молиться. Одним ударом неведомые бесы лишили Киев защиты и старых богов, и новых. А кому-то опять разгребать и улаживать…
Открыв глаза, Правена сразу увидел яркий солнечный луч на дубовых плахах пола. Мать, встав раньше нее, убрала с оконца занавесь от ночных комаров, и в избу свободно вливался свежий, душистый, насыщенный нежной влагой утренний воздух. Так и виделась роса на стеблях трав, мелкие сверкающие капельки на лесной паутине. Был тот самый час, когда солнце уже зажигает росу, но еще не сушит.
– Матушка, что же ты не разбудила меня!
Одеваться было недолго – только плахту нарядную, яркую, красно-синюю, и красный пояс с пышными шерстными кистями. Куда дольше пришлось косу чесать – не толстая, с два пальца, коса у Правены спускалась ниже колен, а сегодня было особенно важно выйти на люди во всей красе.
Купалии нынче! Заплетая косу, Правена подумала о Витляне. Вчера спрашивала у матери, можно ли ей зайти за посестримой хотя бы в честь Купалий, но Славча сказала: не стоит. Отец только вздохнул, а две старшие сестры, ежедневно приходившие проведать мать и узнать, не строит ли Желькин выводок еще каких ков, сказали: и не думай на Свенельдов двор соваться. Уж не после вчерашнего. Все, хоть как-то причастные к делам Святослава и Эльги, знали во всех подробностях о разговоре между князем и Мистиной. Хрольв сам при этом был, а потом Правена слышала, как это обсуждали Хавлот, Гневан, Болва и зашедший вместе с ними Градимир. Чуть не расплакалась: если Мистину изгонят из Киева, он, разумеется, увезет всю семью, и Витляну тоже! Однажды они уже перенесли долгую разлуку, но вторая обещала стать вечной.
– Неужели Вуефаст за Мистину не вступится? – спросила Правена у отца, когда зятья ушли. – Они ведь почти сваты.
– Да будут ли они еще сватами! – Славча махнула рукой. – Не нужна теперь Вуефасту такая сноха.
И в довершение всего Витляна могла остаться без жениха! Неужели Вуефаст, человек уважаемый, окажется таким слабодушным, что возьмет назад слово? Обречет невинную девушку на позорный разрыв?
Но такое радостное утро каждым вздохом ветерка говорило: все наладится. Спускаясь с Олеговой горы, Правена слышала пение – девушки собирались на лужку между горами, на берегу Глубочицы, чтобы оттуда все вместе идти на луга собирать травы. К радости Правены, Витляна и Влатта уже были там, и она бросилась обнимать свою посестриму, как будто вечная разлука грозила им уже сейчас. А какая Витляна красивая сегодня – солнце играет в золотистой косе, отражается в начищенных серебряных заушницах. Только в светло-серых глазах ее сквозь привычную гордость просвечивает печаль, и Правена не спрашивала о причине – лишь ласково взяла ее за руку. Пусть Вуефаст отвернется от Мистины, а Унегость – от невесты, она, Правена, не бросит посестриму, пока только может быть с ней.
И отвага ее пригодилась. Девушки косились на Витляну, и хотя дурных слов не говорили, близко не подходили, будто боялись заразиться. Удача, несчастье – заразны и прилипчивы хуже любой лихорадки. Только глянь в глаза несчастливому, обменяйся с ним парой слов – и поселится в тебе, скажется в самый неудобный час. Девки, которые не один год завидовали красоте, богатству, высокому и могучему роду Витляны, теперь косились на нее снисходительно, уже предвидя, как гордая дочь воеводская потеряет все. Правена изнывала, но казалось, меньше всех грозящие несчастья волнуют саму Витляну.
О разговоре в гриднице Эльги было известно всему городу. Болтали, само собой, об убийстве отца Ставракия, пересказывали слухи о бесах: мол, тащили его через город по воздуху, все улицы слышали. Тетка Гребеница сама видела! Как он кричал, люди слышали, на Щербаковом дворе слышали да на Миршином, да никто не мог выйти – оцепенение напало. Неясно было, почему за вину бесов князь спрашивает с Мистины, но воевода славился как человек «хитрый», не просто умный, но и обладающий тайными знаниями, а значит, как-нибудь он да причастен. Говорили, что боги не пожелали больше терпеть в Киеве Христовых служителей и их церкви. Потому и меч золотой отняли – дескать, когда Христовой веры в Киеве духу не останется, тогда меч Хилоусов к князю вернется. Об этом, мол, сообщить и ходили к Святославу вчера старейшины, и он, мол, им пообещал, что так и будет.
Даже собирая травы в пышных лугах над речкой Дарницей, говорили о бесах и золотом мече. Отнесли собранное домой, разобрали, развесили сушить. Ближе к вечеру, когда солнце повисло с закатной стороны, пошли в рощи снова – собирать цветы и плести венки. К тому времени на берегах Днепра и многочисленных впадающих в него рек и ручьев – Почайны, Лыбеди, Глубочицы, Совки, Буеславицы, Киянки, Мары, Велесова ручья, Сетомли и других – постепенно собирались люди. Жители каждой горы спускались к протекающей вблизи жилья реке, у каждого рода было свое излюбленное место, где начинали веселье, перед тем как пойти с ковшом пива к другим кострам. Парни вырубили в лесу длинную жердь с развилкой,
