— Будешь Ваней, — сообщила колючему. Кактусово мнение по поводу внезапных жизненных перемен меня не интересовали.
***
В хижине пахло хвоей и свежеприготовленной едой.
Ренрих стоял у плиты. Свитер свой он снял, оставшись в рубашке. Зато повязал фартук. Черно-белый, с широкой оборкой в горошек. На плите стояла чугунная сковорода, на которой жарилась картошка. Возле плиты на столешнице виднелась горка мелко нашинкованного лука и блестящее мытой скорлупой яйцо. Ренрих взял лопатку и помешал содержимое сковороды…
Я остановилась на пороге кухни, прислонившись плечом к косяку, разглядывая творящееся безобразие. А в прошлый раз говорил: твое, не притронусь. Голод, конечно, не тетка. Но фартук — явный перебор.
Ренрих, собрал лук в ладони, высыпал на золотистые кубики картофеля, посолил, поперчил… от души так, половину банки вытряхнул, не меньше. Может, это он покушение готовит? На одного автора, который два дня в хижине не появлялся…
Дымокот приветственно сверкнул глазом с подоконника. Встречать меня он не вышел. Вроде как наблюдал за процессом готовки и не мог оставить пост. Вдруг Ренрих и правда что-нибудь замыслил!
Ренрих разбил яйцо в миску, туда же налил молока.
— Так и будешь у двери топтаться? — спросил он, не оборачиваясь.
— Э… ну, я… — всерьез задумалась я над своими планами. Ренрих, наконец, оглянулся. Взгляд у него был совсем другой. Уверенности, что ли, прибавилось. Хотя филин все так же сидел заснеженным комком на заборе.
— А что, собственно, происходит? — уточнила я, подходя ближе.
— Вилку дай, — вместо ответа подбросил интригу Ренрих. Я достала из выдвижного шкафа вилку, протянула ее мужчине. Он благодарно что-то угукнул в ответ. Потом принялся методично взбивать яйцо с молоком. Еще поперчил, залил картошку. Мой желудок нервно высказался в том смысле, что пахнет-то вкусно, но как этот перец с картошкой переваривать?
— Жарочный шкаф, — сказали мне.
— Чего? — я не сразу поняла, что он имеет ввиду духовку.
— Открывай, — Ренрих подхватил сковороду прихваткой за край.
Я поспешно распахнула духовку и Ренрих отправил туда свою ношу. Удовлетворенно кивнул.
— Как думаешь, сколько времени нужно, чтобы запеклось? — спросил мужчина.
— А ты не знаешь?
— Откуда?!
— Ты так уверенно готовил, что я решила…
— В книге все доступно написано. Только последний этап какой-то размытый. Запеките и все.
— В какой книге?
Ренрих кивнул головой. Я оглянулась и только теперь увидела раскрытую книгу большого формата. Странно, что она раньше не попалась мне на глаза.
— Рецепт номер шестьсот девяносто девять, — подсказал Ренрих. — Картофель, запеченный с яйцом.
Я закрыла книгу, рассматривая светло-зеленую обложку с выгравированной золотистой надписью «Кулинария» в вычурной рамке. Ниже была выдавлена цифра «1960». Да эта книга старше меня!
— Я чай на еловых ветках заварил, — добавил Ренрих, видимо, чтобы окончательно меня добить.
А ведь для выпускника продвинутой технологической эпохи он неплохо справляется с… хм, примитивным существованием. Печку вот освоил, догадался еловые ветки в чай запихать. Картошку запек по рецепту… интересно, он наугад книгу открыл или всю прочел? Для ознакомления, так сказать, с малознакомой областью знания…
— Откуда ветки взял? — деловито спросила я.
Ренрих указал большим пальцем через плечо в сторону окна. Ага, выходил из хижины, значит. Заливал-то, что не может!
— Наблюдатель все еще там, — заметила я.
— А я за ограду не выходил, — пояснил мужчина.
— Понятненько, — протянула я, хотя ничего мне было не понятненько. — Так что это?
— Благодарность, — поразмыслив, решил Ренрих.
— Вот как?
— По крайней мере, предполагалась именно она. Просто… ты права, я вел себя неподобающе.
Настроение было все еще пакостное, хотя постепенно мрак рассеивался. Невозможно злиться, когда так пахнет едой и так тепло… Поэтому первый порыв съязвить быстро угас. Я просто промолчала.
А Ренрих продолжил:
— Я понял, что был неправ. Подумал, что надо хоть как-то отблагодарить. Решил начать с малого… Есть будешь?
— Спрашиваешь!
Между нами не было натянутости. И тишина вовсе не казалась тягостной. Ну, то есть, как тишина? Ренрих уплетал собственноручно приготовленную еду так, что за ушами трещало. Я невольно усмехнулась. А потом спросила:
— Откуда знаешь, как обращаться с плитой?
— Видел как-то похожий агрегат в ретрофильме. Там интерфейс был попродуманней… Наверное, какая-то более поздняя версия.
Интерфейс ему! Ох уж эти жители фантастического будущего!
— То есть, ты решил, что остаешься здесь? — осторожно спросила я.
— Деваться все равно некуда, — заметил он. Вот так, Вика. А тебя просто в известность поставили. Если ты все еще сомневалась.
Я вздохнула. Если Ренрих и намеревался извиниться, то определенно решил ограничиться программой-минимум.
Впрочем, гнать его за порог я не собиралась. И дело не в сытой ленивости. Все же персонаж, какой-никакой. А мы в ответе за тех, кого… хм, придумали. Наверное.
***
Следует признать, Ренрих действительно стал вести себя… разумней. Не торопил, не раздражался. Мы перешли в гостиную и сели у камина.
— У тебя здесь нет никаких средств связи, — заметил Ренрих.
— А зачем тебе? — спросила я. — Хочешь с кем-то связаться?
— Просто удивлен. В наше время люди просто не могут без техники, обеспечивающей нормальный уровень жизни. Особенно женщины. А у тебя тут — дрова, воду нужно со двора таскать, душевой кабинки нет.
— Баня есть на заднем дворе.
— Это та, у которой дверь почти оторвана? Как я понимаю, ты ею не пользовалась. Подглядывать тут, конечно, некому, но сквозняки…
— Я же сюда не в бане париться прихожу.
— А зачем? — заинтересовался Ренрих.
Я пожала плечами.
— За вдохновением. Когда совсем туго с ним становится.
— Эти унылые стены тебя вдохновляют?
— Что ты понимаешь! Здесь тихо и ничего не отвлекает от работы. Есть все, что мне нужно, чтобы сосредоточиться на книге. А еще — здесь уютно.
— Я думал, женщине одной в лесу должно быть как минимум страшновато.
— Во-первых, я в лес особо и не ходила. А во-вторых — в этом доме много такого, что напоминает мне о маме. Посуда, обои на стенах. Это детали, которые попали в мои книги благодаря маме.
Ренрих не усмехнулся, он скорее был заинтересован и смотрел выжидающе.
— Мама много всего собирала. Эту привычку она переняла от бабушки. У нас хранились самые разные вещи, порой совершенно бесполезные. У нас была даже маленькая коллекция чайных ложечек. И мама знала, в каком году купила каждую из них. Папа ворчал на нее — мол, зачем тебе вся эта ерунда. А мама говорила, что я должна хоть немного представлять, в каких условиях жили ее родители. В детстве я любила рассматривать предметы. Некоторые из них имели свою историю. О том, как попали к маме или бабушке. Или это была какая-то традиция, которая с ними связана. Вот я и придумывала истории для остальных вещей, чтобы им не было обидно. А потом мама отдала все старье, даже коллекцию билетов на автобус, в школьный музей. Я так хорошо их запомнила, что они как-то сами собой начали проникать в мои книги. А оттуда, видимо, в хижину.
Ренрих задумчиво посмотрел на ложечку, которой помешивал мед в чае.
— Выходит, — произнес он, — ты сидишь в этой чаще не потому, что боишься людей?
— С чего ты такое взял?!
— Человек, который вместо того, чтобы жить своей жизнью, придумывает чужие, должен быть… немного ненормален, — выдал отрицательный герой свою точку зрения. Весьма своеобразную, следует заметить. — Воспоминания создают для тебя комфортные условия. И они же вдохновляют.
— Ну… в какой-то мере, — признала я.
— А что за закрытой дверью? — спросил мужчина, указывая пальцем на подпол. Там, на самом деле, был полноценный подвал. Который действительно был заперт.
