Они с Карлом не расставались все полгода, которые провели в Кембридже.
Потом они разъехались по домам. У Бонни, смеялась она, такая судьба: оправдывать свое имя — быть любимой через океан. Карл писал долго, потом перестал. Она узнала, что он открыл свою фирму «Поликом» и стал ее главой. Да, он приглашал ее приехать. Но она не смогла — она поехала в свою первую зарубежную командировку в Японию.
Халамбус не выходил из мастерской с утра до вечера в тот день. Он уже сделал множество эскизов, менял позу женщины — выбирал то более трепетную, то более сладострастную. Он никак не мог остановиться на единственной, она, как живая, все время их меняла. Иногда художнику казалось, что он не уловил модель, а просто придумал ее сейчас. Ему надо работать с натурой. Но где она, натура? Надо снова лететь в Штаты.
Халамбус метался по мастерской. Он думал, что если сейчас не приготовит нужных камней, то время уйдет, его вдохновение перегорит — дальше наступит пустота. В какой-то момент он с ужасом вспомнил, что разрушил так много уже созданного, и сердце его защемило. Он упал в кресло и стал смотреть сквозь окно веранды на море. Там трепетала алая тоненькая фигурка его жены. Да, он любил ее. И был невероятно счастлив, когда женился. Это была самая красивая и самая юная девушка в окрестностях. Но это было много лет назад. Эта женщина родила ему двух красивых детей. Ази скучала по мальчику, который сейчас учится в Англии, но он понимал, что она скучает не просто по сыну, а по тем временам, когда у них родился этот малыш. После возвращения из Штатов он чувствовал ее настороженность, но ничего не мог поделать с собой — обнимая ее, он обнимал совсем другую женщину. Ту самую, которую хочет изобразить сейчас, воплотить ее своими руками в реальность. Как там на выставке ему сказала Патриция Мун? Он немедленно позвонит самой Бонни, не нужны никакие гадалки. Где телефон, немедленно, сейчас!
Он потянулся к аппарату. Номер он знал наизусть, запомнив его сразу, когда взял в руки визитную карточку Бонни.
И снова взглянул в окно. Алой фигурки на берегу не было. Наверное, она вернулась в сад, подумал Халамбус.
Да, это его жена. По здешним законам он может развестись, но для этого потребуются годы. И если бы даже он затеял процесс, согласится ли Бонни ждать его столько лет? Они соединились бы только к старости… Он горько усмехнулся. Человек рождается, не выбирая страну, приходит в мир, где давно существуют свои законы. И не ему, пришедшему сюда на столь непродолжительный срок, пытаться изменить их. Единственное, что он может, — пересмотреть эти законы для себя. Каждый, желающий свободы, может обрести ее только внутри себя. Он свободен и получит солнечную женщину — Бонни Плам. Но получит ли ее в реальности?
Номер в Вашингтоне не отвечал. Бонни не было. Ничего удивительного, снова парит где-то над землей, летит в свою командировку. Помнится, что-то она говорила про свой журнал. Маленький, изящный, с прекрасными фотографиями Даяны Поллард, с которой она познакомила его на том приеме, в доме хозяина выставки. Да, Даяна запоминающаяся личность. Восточная миниатюра. Но ее взгляд вполне мог бы соперничать со взглядом, пронизывающим насквозь, которым одарила его Патриция Мун.
Зазвонил телефон. Неужели Вашингтон отозвался? Он вздрогнул, схватил трубку, сердце его заколотилось, будто он пробежал несколько километров без остановки.
— Мистер Халамбус? — говорили по-английски. Бонни, Бонни, сейчас он услышит ее, он сейчас ей все скажет… — Мистер Халамбус, — повторил низкий голос. — Это Даяна Поллард. Я приехала снимать вас для журнала…
Халамбус не верил своим ушам. Ну что, конечно, он был прав. Она колдунья. Только что он подумал о ней, как она возникла, точнее, пока что ее голос.
— Добрый день, миссис Поллард. Рад слышать вас. Где вы?
— В отеле. Я готова приехать к вам хоть сейчас. Ваши картины имеют успех в Штатах. Но им нужен еще больший успех, они этого достойны. Кстати, вам шлет привет Бонни Плам.
Халамбус не знал, что сказать. Он просто проговорил в телефон, внезапно почувствовав себя выжатым, как лимон:
— Приезжайте. Я вас жду.
Бонни слышала звонок телефона, но она не могла даже подойти к нему. Ей было плохо. Ей было так плохо, что она, кажется, поняла, что с ней. Да-а, вот это дела! Она беременна. Как же это она допустила такое? Она, опытная женщина, которая знает все про это. Но тем не менее не убереглась. И более того, не подумала в ту ночь ни о чем подобном. Конечно, отправляясь в Орландо, она ничего с собой не взяла — она была в себе уверена… Зачем ей это? Но… Господи, сколько женщин занимаются любовью с разными мужчинами! После Пейджа у нее тоже были свидания. Но что же ей теперь делать?
Главное, подумала она, об этом не должна узнать ни одна живая душа. Уж тем более Халамбус. Он про нее и думать забыл. Не звонил после отъезда ни разу. А Даяна? А что — Даяна? Она ей тоже ничего не скажет. Это только ее личное дело, прикрикнула на себя Бонни. Она же не собирается подарить Питеру брата или сестру.
Бонни перестала себя ругать, потому что у нее на это уже не было сил. Она лежала в полной прострации, ее мутило, и она с дикой силой ощущала запахи. Она ненавидела запах синтетики, который прежде не казался ей таким навязчиво-отвратительным, тот самый, что исходил от нового ковра в спальне. Запах духов «Нина Риччи» от туалетного столика вызывал тошноту. А этот шерстяной запах ее кушетки! Нет, она больше этого не вынесет!
Телефон все звонил и звонил. Он был дальний, этот звонок. Ну и пускай, хоть от самого Господа Бога. Она не может снять трубку. Это же надо, чем завершилось свидание в Орландо, о котором она велела себе забыть! Вот оно — напоминание. Сердце Бонни забилось, ее немного отпустило. И она внезапно подумала: а если бы он обрадовался? Да, если бы он женился на ней, у них бы появился ребенок. А у Питера — брат или сестра и отец. Ну вот, размечталась, будто и впрямь восемнадцать лет, и все сначала… Она даже не знает, женат он или нет, есть ли у него дети. Она ничего не успела узнать, потому что, увидев его в объятиях той женщины, решила порвать с ним.
Если бы все сложилось, как в рождественской сказке, то Бонни и Халамбус стали бы счастливыми родителями близнецов, двух мальчиков. Так, по крайней мере, полагал доктор, избавивший ее, как сказала себе Бонни, от материализовавшихся воспоминаний. Но не всем зачатым в этом мире суждено прийти в этот мир. Этим — не суждено. Кто знает, если бы они явились, то на радость себе или на горе? Никто. И. нечего об этом думать, велела себе Бонни. Бонни снова стала сама собой, и поскольку она была взрослой женщиной, то скоро оправилась от потрясения. Она много передумала и перечувствовала после и решила держать себя в ежовых рукавицах. Она похудела, побледнела, а самое печальное, она уже не боялась думать о киприотском художнике, который оказался таким… цепким…
