Эва была всегда уверена в себе, и то, что Халамбус не попытался воспользоваться моментом, глубоко задело ее. Злопамятная, она надолго это запомнила.
Чем дольше они работали над портретом, тем молчаливее становились сеансы. Эва, лежа на берегу, под солнцем Средиземноморья, думала, что надо бы сделать так, чтобы Халамбус лишился возможности изготовлять камни. Тогда бы она отмеряла ему время творчества: не даст камни — он в простое, а это самое ужасное для художника.
Все последующие годы Эва слышала, что Халамбус идет в гору, и эти новости больно задевали ее. А тут, попав в Штаты, прочла в газете, что на выставке в Орландо его картины имели успех. И кое-какие продаются.
Она полетела в Орландо. Остановилась в отеле «Омни», рядом с Экспоцентром. Вошла в павильон, когда продажа началась. Богатые американцы торговались из-за каждого доллара. Эва искала глазами самого Халамбуса. Она не могла бы его не узнать. Такого красавца не забудешь и через много лет. Эва увидела картину, которая заставила ее остолбенеть. На ней была она. Она лежала не спиной к зрителю, а открыв им свою наготу. Она была написана бесстыдно. Она поняла, что он изобразил ее по памяти, вложив в работу то чувство, которое она вызвала у него тогда, когда пыталась его завлечь во время сеанса на море. Ее лицо не было прописано, вместо него — черная маска. Так вот он, черный сапфир, который синтезировал сам Халамбус! Такого у Карла не было!
Эва спросила, за какую цену уйдет картина. Ее назвали. Цена была высокая, и это слегка подняло ей настроение. Хотя платить все равно придется самой. Но она знает, как возместить трату и получить сверхприбыль.
Даяна подъехала к дому Халамбуса на такси. Он ждал ее перед входом. Он выглядел утомленным, не таким цветущим, как в Орландо. Под глазами темнели круги, а на лбу пролегла продольная складка.
Даяна определила, что Халамбус печален и растерян. Она протянула ему руку.
— Даяна Поллард.
— Я вас помню, Даяна, — сказал он, осторожно пожимая ее руку, маленькую, будто кукольную, своей широкой ледяной ладонью.
— Бонни шлет вам привет.
Он помолчал, потом бесстрастно кивнул.
— Благодарю вас.
Даяна не удивилась — с чего ему открываться перед ней, откуда ему знать, что Бонни ей все рассказала? Все или нет — не это главное. Даяна знает, чего ради она сюда прилетела.
Даяна вошла в мастерскую и остановилась пораженная. На столе высилась груда разноцветных камней, преобладали золотистые разных оттенков. А к стене, точно обессиленные от варварского обращения, прислонились разобранные работы.
— Халамбус, а…
— Их больше нет. Уже нет. И еще нет. Даяна, вы приехали в момент, который у художника называется кризисом. — Халамбус улыбнулся. Печально и пристально посмотрел на нее. — Я не стал вас огорчать по телефону. Буду рад, если вы найдете что-то интересное для себя на Кипре. И ваша поездка не станет напрасной тратой времени.
Даяна молча озиралась. Прекрасной работы мебель из натурального дерева, стены, обитые шелком, лампы на тяжелых каменных ножках.
— А где же мастерская, в которой вы делаете камни?
— Я потом покажу вам. Она — все, что у меня на сегодня осталось от искусства. Но это, кстати, и моя единственная надежда на то, что у меня как художника есть будущее. Но на другом витке. Понимаете, Даяна, бывают такие моменты, когда человек расстается с самим собой. Того, прежнего, уже нет и никогда не будет. Внешне это не всем заметно, перемены происходят внутри. Тот умер, родился другой, который порой ничего общего не имеет с прежним. Я прошлый умер. Но каким я буду, не знаю. Пока я — эмбрион в утробе. — Он замолчал, потом поднял на нее темные глаза. — Кофе по-восточному?
Даяна давно не пила кофе с кофеином, но сейчас было не время для американских вывертов. Она знала, как неамериканцы относятся к этой расчетливой заботе о своем здоровье. Она сам переняла многое из их образа жизни и потому способна была посмотреть на вещи со стороны. И она кивнула.
— Да, с удовольствием.
Халамбус позвонил в колокольчик, который стоял на столе.
— Смешно, да? У вас в Америке — сплошь кнопки. А мы любим настоящие вещи. Сделанные руками.
Вошла девушка-служанка, красивая и юная.
— Марги, кофе и апельсиновый сок.
Марги удалилась так же тихо, как и возникла.
Даяна смотрела на море, солнце клонилось к линии горизонта. Она знала, как это бывает у них на Филиппинах: еще чуть, и ясный свет дня сменится чернотой ночи.
Они молчали. Марги принесла кофе. Он был крепок, и Даяна подумала, что ей обеспечена бессонная ночь. Но и без кофе она бы не заснула. Она, кажется, что-то поняла в этой ситуации. И если все ей виделось простым и незатейливым из-за океана, то здесь, вблизи, оказалось совсем иным.
Лежа в мягкой постели, приготовленной горничной, Даяна размышляла. Как все-таки трудно людям, живущим в разных странах мира, найти точки соприкосновения. Она и Ларри нашли, несмотря на то, что они совершенно из разных миров: она из Азии, он из Штатов, а его предки приехали из Ирландии, потому что его прадеду захотелось свободной жизни. Они с Ларри совпали по внутреннему настрою души. Халамбус — это иной мир, мир патриархальной тишины, подлинных вещей, мир плавный, неспешный. Она узнала, что он женат и у него двое детей. И законы Кипра едва ли позволяют развод с легкостью. Эта обреченность на вечную любовь, которая так льстит в юности, — ты будешь моим вечно потому, что не можешь уйти от меня по закону, — потом камнем виснет на шее. Если бы он захотел развестись и жениться на Бонни, сколько бы прошло лет? До седых волос. А Бонни разве похожа на Пенелопу? И потом — что получит Пенелопа в итоге?
Мягкие манеры Даяны, ее тонкое чутье, обостренное камерой, всегда позволяли ей уловить то, чего не могли понять другие. Камера беспристрастна. На нее не действует запах, звук. Только цвет и только свет. Все. Она будет снимать Халамбуса даже на руинах его искусства. Она будет снимать его между умиранием и рождением нового. Эта тема куда шире, чем задуманная ею — художник и картина.
Даяна заснула только под утро. И проснулась, когда солнце уже высоко сияло на небе. Похоже, уже полдень. Она подняла жалюзи и выглянула на пустынный зеленый двор. Надо позвонить Бонни и сказать, что Халамбус жив, почти здоров. Нет, она ей скажет, что он болен ею. И работает…
Она набрала номер станции, попросила заказать Вашингтон. Оператор ответил, что можно будет говорить только ночью. Даяна согласилась.
Она вышла позавтракать и взяла со стойки мило улыбающейся дежурной местную газету, которая постояльцам выдавалась бесплатно. Она развернула ее, ожидая завтрак по-европейски — кофе, булочка, масло, джем, — взглянула на один заголовок и оцепенела.
