Сам не зная как, он толкнул подставку ногой, и та покачнулась. Лампа как будто подпрыгнула на ней и с громким стуком упала на блестящий натертый пол. Тотчас заплясал, запрыгал голубой огонь. Уинифред разняла обнимавшие Куттса руки и уткнулась лицом ему в шею. Пламя направилось к ней, голубое, с желтым язычком, которым стало лизать ее платье и руку. Тогда она снова судорожно ухватилась за Куттса, едва его не задушив, но не издала ни звука.
Куттс поднял ее и, с трудом передвигая ноги, понес вон из комнаты. Потом, высвободившись из ее рук, стал сбивать пламя с ее платья. У него было опалено лицо, и он едва мог разглядеть стоявшую перед ним женщину.
— У меня нет ожогов, — крикнула Уинифред. — А у вас?
Прибежала экономка. В гостиной пламя то припадало к полу, то взлетало к потолку. Оторвавшись от Уинифред, Куттс и набросил на огонь один из больших шерстяных ковров, потом постоял немного, вглядываясь в темноту…
Когда он шел мимо, Уинифред попыталась было удержать его.
— Нет-нет, — проговорил он, нащупывая задвижку. — У меня нет ожогов. Просто я неуклюжий дурак — неуклюжий дурак!
В следующее мгновение Куттс уже был на улице и бежал прочь, вытянув перед собой, как слепец, красные обожженные руки.
Новомодная Ева и старомодный Адам
— В конце концов, — проговорила она с коротким смешком, — что замечательного в том, что ты торопишься домой, ко мне, если тебя тут все раздражает?
— Тебе хотелось бы, чтоб я не торопился? — спросил он.
— Я бы не возражала.
— Наверно, все же возражала бы, если б я задержался в Париже на пару дней — или пару ночей.
Она расхохоталась, издевательски фыркая.
— Ты! Ты и Парижские Ночные Развлечения! Выставил бы себя дураком.
— Все же я мог бы.
— Ты — мог бы! — передразнила она его. — Да ты весь обслюнявишься, пока подойдешь к женщине. Пожалуйста, пожалей меня — моя жена неласкова со мной!
Он молча выпил чай. Уже год как они были женаты, обменявшись кольцами скоропалительно, по любви. А последние три месяца почти постоянно вели войну, какую ведут многие пары, сами не зная почему. Вот опять. Ему показалось, что он заболел. В животе появилась неприятная, лихорадочная пульсация — в том месте, где из-за скандалов начался воспалительный процесс.
Она — красивая тридцатилетняя женщина, светловолосая, цветущая, с гордым разворотом плеч и с лицом, сияющим неуемной жизненной силой. Однако в прищуренных зеленых глазах было заметно странное озадаченное выражение. Поглощенная собственными мыслями, женщина сидела перед столом с чайным подносом. Ведя войну с мужем, она как будто вела войну сама с собой. В серебре, освещаемом красным огнем из камина, отражалось зеленое платье. Бездумно подавшись вперед, она вытащила из вазы несколько цветков примулы и закрепила их на некотором расстоянии друг от друга в косе, которую оборачивала вокруг головы на крестьянский манер. В таком виде, с цветами в волосах, она была похожа на Гретхен. Однако полному сходству мешала странная полуулыбка в глазах.
Вдруг помрачнев, она опустила голову. Положила прекрасные руки на стол. И долго сидела с угрюмым видом, словно показывая, что не желает сдаваться. А он смотрел в окно. Неожиданно она перевела взгляд себе на руки. Сняла обручальное кольцо, потянулась к вазе, вытащила из нее цветок на длинном стебле и стала крутить на нем кольцо, не сводя глаз с вращающейся золотой полоски, подталкивая и подталкивая ее, словно презрительно пиная. Чем-то сейчас напоминая капризного, непослушного ребенка.
Не в силах избавиться от нервного напряжения, усталый мужчина пересел к камину и застыл в неподвижности. Худые сильные, со сплетенными пальцами руки, всегда готовые что-то делать, как будто прислушивались к чему-то и потому не шевелились. На окаменевшем лице ничего нельзя было прочитать. Женщина не видела мужа, потому что сидела к нему боком, но ощущала его присутствие, вроде как улавливала исходящую от него энергию щекой. В процессе сражений и страданий они словно обменивались элементарными частицами, как природные стихии.
Женщина встала и подошла к окну. Квартира находилась на пятом, последнем, этаже большого дома. Над высокой остроконечной, красивого красного цвета крышей напротив сходились телеграфные провода, там стояла квадратная деревянная рама, к которой тянулись провода со всех четырех сторон, черные полосы на белом небе. А еще выше парила чайка. С улицы доносился шум автомобилей.
Через некоторое время из-за конька крыши появился мужчина, который забрался в башню из проводов, пристегнулся ремнем к сетке, расчертившей небо квадратиками, и принялся за работу, не обращая внимания ни на что вокруг. Еще один мужчина, видный лишь наполовину, тянулся к нему с проводом в руке. Тот, что работал наверху, в небе, наклонился и взял провод. И второй сразу исчез. Первый же продолжал сосредоточенно работать. Потом его что-то отвлекло. Он едва ли не украдкой огляделся, одиноко стоя на высоте, посреди давившего на него пространства. И встретился взглядом со стоявшей у окна красивой женщиной в домашнем платье и с цветами в волосах.
— Ты мне нравишься, — произнесла она не громко, но и не тихо.
Муж, никуда не уходивший из комнаты, медленно посмотрел кругом и спросил:
— Кто тебе нравится?
Не дождавшись ответа, он вновь замер в напряженной неподвижности.
Женщина же продолжала смотреть в окно, которое находилось высоко над улицей, застроенной большими домами. Повисший в поднебесье мужчина смотрел на нее, а она — на него. Город был далеко внизу. Ее взгляд встретился с его взглядом во внеземном пространстве. Но почти тотчас опомнившись, он вновь ушел в работу. Больше он не смотрел на женщину. А через какое-то время вообще спустился вниз, так что поднимавшаяся к небу башня из проводов опять опустела.
Женщина поглядела на скверик в конце пустой серой улицы. Маленький темно-синий солдатик шагал между зелеными полосками травы, и у него посверкивали на ходу шпоры.
Она неохотно повернулась, словно бы повинуясь мужу, а тот сидел все такой же неподвижный, холодный, далекий; отчужденный от нее усилием воли. Она дрогнула. Подошла и села на коврик у его ног, положив голову ему на колени.
— Не будь со мной грубым! — попросила она нежным, слабым, вялым голоском. Он крепко стиснул зубы, и губы у него приоткрылись от боли.
— Ты же знаешь, что любишь меня, — продолжала она нараспев, словно с трудом выговаривая слова. Он тяжело вздохнул, но не пошевелился.
— Разве нет? — спросила она так же тягуче, после чего обхватила его за талию, просунув руки под пиджак, и притянула к себе. У него словно пламя вспыхнуло под кожей.
