Когда Ольга проснулась, ее правая рука была вытянута и лежала на соседней подушке.
В комнате пахло свежезаваренным кофе. Маленький поднос с двумя чашками и мельхиоровой кофеваркой стоял на тумбочке рядом с постелью. За окном шел дождь — размеренный, тихий, очень будничный.
В комнату вошел Алексей в расшитом драконами, наверное, мамином шелковом халате. В руках он держал сахарницу.
— Все-таки я тебя разбудил, — с сожалением констатировал он.
— Нет, я проснулась сама.
— Доброе утро.
— Доброе.
— Ты смотрела вон туда, на стену?
— Еще нет…
Ольга приподняла голову, оглянулась и увидела свое изображение. Портрет был величиной почти с дверной проем. Светловолосая девушка стояла на носу корабля, а ветер бережно поддерживал ее волосы почти параллельно палубе. Ракурс выхватил полупрофиль: чуть прищуренные глаза, сомкнутые, но несжатые, губы.
— Теперь ты поняла, почему я не стал вечером включать свет?
— Кто меня сфотографировал? — вопросом на вопрос ответила Ольга.
— Как ни странно, Егор все же успел заснять на «Нахимове» некоторые сюжеты. Даже почти не выходя из каюты, — Алексей многозначительно улыбнулся.
— Какой Егор?
— Тот, который был в круизе с Эльвирой. Он не расстается с фотоаппаратом. Отец привез ему «NiKon».
— Но как ему удаюсь увеличить изображение до такой степени? Ольга была поражена.
— Этот отпечаток сделан в одном рекламном агентстве, где Егор подрабатывает временами. Правда, здорово?
— Просто нет слов.
— Кстати, они с Эльвирой расстались, как не удивительно.
— Бедная Эльвира…
— Наверное, это была не любовь.
— Но ведь они думали, что любовь. Как и… Как и мы с тобой. Сейчас.
— У нас совсем по-другому, — он наклонился и поцеловал ее в лоб. — Я даже не мог себе представить, что приведу тебя в общежитие института. А это, поверь мне, что-то значит.
— Но ты ведь приводил других? Ведь так? Ты бывал с другими в общежитии?
— Не задавай мне вопросов, на которые нельзя ответить ни «да», ни «нет». Я никого никогда не любил до нашей встречи. Тебя устроит такой ответ?
Она молча снова уставилась на свой портрет.
— Видишь, — продолжал Алексей, — ты уже второй месяц живешь в этой квартире. И очень нравишься моей маме. Она надеется, что ты вскоре переедешь к нам насовсем.
— Леша, кофе остывает.
— Ну и пусть себе.
Он подошел к окну и дернул за мягкий шнур в углу. Плотные малиновые шторы почти бесшумно сомкнулись, окрасив комнату в розоватый цвет.
Часы пробили пять. Ольга выпила полтаблетки тазепама, добралась до постели и забылась тяжелым сном.
Будильник прозвонил, как всегда, вовремя: душевные томления были ему незнакомы.
Парившая в недавних грезах Ольга с неприятным удивлением обнаружила рядом с собой Юрия, а не Алексея и поняла, что совсем проснулась.
Академик довольно бодро встал с постели и ушел в гостиную, где привык заниматься зарядкой. Комплекс упражнений Юрий Михайлович ежедневно проделывал с такой же тщательностью, с какой проводил научные эксперименты.
Ольга пыталась подремать еще несколько минут под резвую музыку, раздававшуюся из магнитофона.
Однако ни физзарядка, ни молодая супруга не исцелили Растегаева от профессорской рассеянности. Прошло довольно много времени, пока до «заботливого» отца дошло, что дочь так и не пришла ночевать.
Он вернулся в спальню.
— Оленька, а может, позвонить на всякий случай ее подругам? Вдруг что-нибудь случилось.
— Но почему подругам?
— Тогда кому же?
— А не ты ли говорил вчера о женихе?
— Но он не оставил нам своей визитной карточки… Поэт… Так что же, позвонить в Союз писателей?
— Ваш научный подход, господин академик, меня просто поражает.
— Ну, конечно, тебя не волнует, что девочка не ночевала дома. Ты ведь ей не мать, — нелепо упрекнул жену Юрий Михайлович.
— Было бы странно, если бы я могла ею быть, — парировала Ольга Васильевна.
— Прости, дорогая, прости… Но что же делать?
— Подождать еще. Она придет.
— Но нам ведь нужно в институт! Давай будем звонить домой через каждые полчаса.
— Делай, как знаешь.
Ольга встала и нетвердо пошла в сторону ванной комнаты. Голова кружилась, в глазах было темно от бессонной ночи и некстати принятого транквилизатора.
Усталое лицо, тусклый взгляд, голубые тени под глазами.
«В вашем возрасте, мадам, бессонные ночи уже не проходят бесследно», — попыталась подшутить над собой Ольга.
Ни компресс из свежезаваренного чая, ни последовавшие за ним прикладывания кусочка льда, ни изрядная доза первоклассной косметики не смогли совершить чуда.
После выходных Ольга выглядела усталой, озабоченной и безразличной ко всему.
«Девятка» долго не заводилась, и Растегаеву пришлось даже покопаться в моторе Наконец, бежевый автомобиль подъехал к подъезду, едва успев свернуть в полметре от лужи. Но Ольга словно не замечала водительского мастерства мужа.
«Странно, — подумал Юрий Михайлович, — прежде она меня хвалила за любую удачную мелочь. Что за оцепенение се охватило? И за руль отказалась сесть… Бессонница, видите ли…»
Он молча открыл дверцу.
— Не забудь пристегнуться, Оленька.
На перекрестке у Садового кольца Растегаевы попали в большую пробку. Зажатые с обеих сторон, «Жигули» двигались «в час по чайной ложке». В салон просачивался тяжелый ядовитый дым, от которого у Ольги невыносимо разболелась голова.
Прикладывая надушенный платочек к лицу, она проклинала все на свете.
— Что с тобой? Тебя тошнит? Ты случайно не беременна? — вдруг спросил муж.
Ольга удостоила его таким взглядом, что академик намертво уставился прямо в глаза чертику, приклеенному к заднему стеклу впереди стоящего автомобиля.
Чертик был черный с красным рыльцем, растянутым в дружеской улыбке, зелеными озорными глазами и растопыренными пятернями.
Вслед за чертиком, Растегаевы, наконец, проехали злополучный перекресток. Ольга взглянула на часы: они опаздывали уже на десять минут.
«Ничего, директору простится, — подумала она, — а что скажут о директорской жене?» Ольга знала: в институтских кулуарах много и плодотворно судачат о их впечатлившем научный мир браке.
Полтора года после смерти Анны Николаевны академик появлялся на людях не слишком тщательно выбритым и в невыглаженных сорочках. Но от вынужденной неряшливости он не сделался менее привлекательным для коллег противоположного пола. Наоборот, многие сотрудницы института мечтали утешить его в неожиданно свалившемся горе и избавить от бытовых тягот.
