— А вам, Марина, понравилось?
— Да. Было весело.
«Особенно во время салюта», — подумала я.
— Я заметила. Пашенька, Риточка прибегала сегодня. Говорила, с компьютером что-то случилось. Ты бы зашёл к ней завтра, посмотрел, что с ним.
— Угу. Хорошо зайду, — Паша энергично жевал пирожок.
— Риточка такая умница, такая умница! На филолога учится. Целеустремлённая девочка. Сразу видно, многого в жизни добьётся. А вы чем занимаетесь? — цепкие глаза снова вперились в меня. Лицо женщины выглядело спокойным, но пальцы яростно сминали несчастную салфетку.
— А я работаю, — вздохнула я. — Полы мою.
— А как ваш парень поживает?
— Какой? — я удивилась, откуда ей известно, что у меня вообще кто-то был.
— Мам! — не знаю, заметил ли Павел, как его мать проводила параллель, сравнивая меня с Риточкой, но упоминание о парне ему не понравилось.
— Любой, Мариночка, любой из них, — при этих словах, она швырнула смятую салфетку на стол.
Павел тут же поднялся из-за стола:
— Пойдём, Марин. Твои волнуются уже. Я отвезу тебя домой.
— Сынок, ты хоть не выпивши? Если пил, за руль не садись. Вызови Марине такси. Лучше сто рублей заплатить, чем рисковать, — забеспокоилась женщина. — Марина, хоть вы скажите ему, что можете сами добраться.
— Мам, не волнуйся. Тебе нельзя переживать. Я сам разберусь.
В прихожей я замешкалась, обуваясь. Паша успел выйти во двор. Поэтому негромкое шипение
«Оставь в покое моего сына» слышала только я.
Я выскочила, не прощаясь, чуть не сломала каблук на ступеньках, выбежала за калитку и села в машину. Павел закрывал ворота и видел, с каким лицом я неслась из дома. Господи, как себя нужно было вести, чтобы заслужить такую репутацию? Такое ощущение, что всем в Гальцево известно о моей никчёмности и моих похождениях. Глаза заволокла пелена слёз. Я пыталась сморгнуть её. Не получалось. Я обратила внимание на то, что Паша уже в машине только тогда, когда завёлся мотор. Запоздало поняла, что он что-то спрашивал.
— С тобой всё нормально? — он повторил вопрос.
— Со мной давно всё ненормально.
И тут меня прорвало. Слёзы заструились по щекам нескончаемым потоком, я уже не пыталась сдерживать их. Сквозь рыдания рассказала ему, совершенно чужому человеку, всё. Как ненавижу свою семью, свою работу и долбаное Гальцево, как боюсь сойти с ума, путая сны и явь. Как хочется никогда не просыпаться и навсегда остаться в мире снов, более реальном в сравнении с этой нелепой пародией на нормальную жизнь.
Он слушал молча, не смотря на меня, и, наверное, давно успел пожалеть, что задал этот вопрос, в принципе, не предполагающий таких душевных излияний. Не стоило ему ничего рассказывать. Чужие проблемы никого не волнуют. У всех хватает собственных. Надо было сказать ему, что всё хорошо, или отделаться любой другой общей фразой. Я бессильно откинулась на подголовник сидения, ругая себя за несдержанность.
Павел молчал. Я не была уверена, слушал ли он. Если нет, то это даже к лучшему. Я наговорила больше, чем следовало.
Оказалось, всё-таки слушал. Когда мы подъехали к моему покосившемуся забору, и я, поблагодарив, собралась выходить из машины, он произнёс:
— Запомни, у тебя всё будет хорошо. Обещаю. Мы что-нибудь придумаем.
Глава 11
Мать не спала. Ждала меня. Свет на крыльце горел, как и в гостиной. Стоило мне скрипнуть входной дверью, как послышались шаги, и мать, босая и в ночной сорочке, вышла на веранду.
— Явилась, слава тебе Господи! Где была? Ты на время смотрела вообще? — она ругалась вполголоса, видимо, чтобы не разбудить Васю. — Я уже не знала, что и думать. Трубку не берёшь. Катерине позвонила, разбудила её, та сказала, что Светка давно домой вернулась и сразу спать пошла. Я молилась, чтоб Боженька тебя уберёг. Мало ли придурков по ночи шастает. Трудно матери позвонить? Эх, как дала бы тебе! — она замахнулась в сердцах рукой.
— Я телефон потеряла.
Тут она заметила, что я без клатча.
— А с причёской что? Батюшки, а синяк откуда? А на шее что за пятна?
Меньше всего мне хотелось рассказывать ей, что произошло, но разговора избежать не получилось бы.
— Встретилась с теми, кто шастает.
— Сумку отобрали, да? Хоть не обидели? — встревожилась она.
— Не успели. Их спугнула полиция.
— Ты запомнила, кто это? Завтра заявление напишем. Телефон-то хороший, жалко. Вот зря ты с Витькой рассталась, хороший парень, никто бы тебя не тронул. Нет, надо было разругаться. Может, помиришься с ним? Нечего своих парней подругам раздаривать.
— Мам, я спать хочу. И ты ложись. Поздно уже.
На следующий день я проснулась ближе к полудню. Как ни странно, я спала как убитая, даже не мучили кошмары и мои странные сны.
На работе мне казалось, что все уже знают о том, что со мной вчера произошло. Встречаясь с кем-то, я сдерживалась от желания спрятать шею, покрытую слоем тонального крема.
С Павлом я столкнулась в коридоре. Он сухо поздоровался и прошёл мимо. Целый день я переживала, что встречу его, боялась внимания с его стороны и разговоров о вчерашнем. Мне было жутко стыдно перед ним. Но теперь я испытала разочарование. Его равнодушное приветствие задело меня. Вот и пойми, что мне нужно.
По дороге домой я не смогла разминуться на тротуаре с парнем, шедшим навстречу. Я сделала шаг в сторону, и он отзеркалил моё движение. Я сделала шаг в другую, пропуская его, но он снова повторил за мной. Его ухмылка красноречиво говорила, что это не случайность.
— Что, неудачно изнасилованная, может, со мной прогуляешься?
Кровь прилила к щекам. Вчера его точно не было с приятелями моего бывшего. Откуда ему всё известно?
— Дай пройти, — прошипела я.
— Да, пожалуйста, — он отступил. — Передумаешь, позвони мне, — он поднес ладонь к уху, изображая телефон.
Домой я едва ли не бежала. Я чувствовала себя совершенно беззащитной. Любой знакомый Вити может оскорбить меня, ударить, схватить за руку, и что я сделаю в ответ? Да ничего! Колкий ответ только раззадорит обидчика, физически я слабее практически любого мужчины, да и бегаю, скорее всего, неважно. Остаётся дрожать, завидев поблизости какого-нибудь парня. Можно было рассказать Васе о своих опасениях, но его я боялась ещё больше.
Мать пила чай с соседкой на кухне.
— Лица на тебе нет. Что опять стряслось? — спросила она, отставляя кружку в сторону.
Я покачала головой, не найдя в себе сил сказать ни единого слова.
— Садись чайку попей. С вареньицем абрикосовым. Нюра гостинчик принесла.
Я отказалась и скрылась от всех в своей комнате, где смогла позволить себе расплакаться. Наверное, плакала и жалела себя я слишком долго, потому что мать успела выпроводить соседку. Она вошла и села на кровать.
— Знаешь, мы тут с Нюрой поговорили кое о чём, — начала она, потирая руками свои колени. — Нюра считает, что на тебе порча.
— Что? — я даже всхлипывать перестала от удивления.
— Порчу на тебя навели. Ведь всё так хорошо у тебя было, к свадьбе дело шло, а потом как отрубило. Сначала падение, — она загнула большой палец и многозначительно посмотрела на меня.
Я про себя невесело усмехнулась: «У порчи даже имя есть — Вася».
— Потом болезнь странная, — она загнула второй палец. — И что за болезнь такая, что врачи её вылечить никак не могут? Потом с Витей отношения разладились. Теперь напали на тебя, — она продолжала загибать пальцы. — И ходишь сама не своя, будто подменили тебя.
— И что? — оказывается, так просто списать все мои злоключения на таинственную порчу. Как по мне, в том, что со мной происходило, виноваты отчасти я, отчасти окружающие меня люди.
— А то, что Нюра может снять порчу.
Я закрыла лицо рукой и рассмеялась.
— Что ржёшь? Она лечит, промежду прочим. И из города к ней приезжают. Она даже по записи принимает. Но тебя так возьмёт без очереди, по-соседски.
— Нет, не хочу я.
— Ну вот… — вздохнула мать. — Нюра предупредила, что так и будет. Вот только не ты это говоришь. А порча в тебе сопротивляется. Чувствует, что Нюра сильная, и боится.
