в следующую секунду улыбка спадает с лица. — Что значит… Когда?.. Кто с ними?.. Кто ему разрешил?..
Коротко на меня посмотрев, поднимается и выходит из палатки. В душе что-то щёлкает. Не знаю. Чуйка, предчувствие. Поэтому тоже выбираюсь на улицу и тут же вздрагиваю от резкого порыва ветра.
— Что случилось? — сужаю глаза, когда вижу обеспокоенное лицо Умарова.
— Феликс зараза…
— Что?
— Уехал кататься на снегоходе, — смотрит на меня виновато и отводит взгляд.
Его голос тихим эхом разлетается.
Опускаю взгляд под ноги, представляя под собой ледяную воду.
— Лёд тонкий, если я вообще что-то понимаю в этом, — нахмуриваюсь.
— Да в том-то и проблема, — кивает он. — Для рыбалки ещё куда ни шло. Ты главное не переживай…
Тот момент, что Умаров неожиданно переходит со мной на «ты» режет слух и бьёт по башке страшной догадкой. Дышать трудно становится. В душе колба с жидким азотом разливается.
— Она с ним уехала? — спрашиваю, сжимая и разжимая кулаки.
Легкий кивок головы подтверждает сказанное.
Твою мать.
Вера. Почему ты такая непослушная?..
— Где их искать? — затягиваюсь как следует морозным воздухом.
На улице стоять холодно. Мне, человеку, родину которого омывают четыре теплых моря, страшно представить температуру воды у себя под ногами.
— Сейчас поедем, — кивает Умаров охраннику и стремительно направляется к автомобилю.
Пытаюсь заглушить нарастающее беспокойство, но сделать это трудно. Внутренне собираюсь и замираю, чтобы не тратить попусту энергию.
— Обычно на снегоходах катаются по правую сторону от дороги, — болтает Ильшат, пока заводит машину. — Сколько там их потонуло, — машет рукой. — Я из местных…
— Ильшат, заткнись, — произносит его начальник мрачно. — Пожалуйста, — добавляет.
— Простите, Камиль Рустамович.
Нервно растираю обветренную щёку, колючую щетину и запускаю пальцы в волосы, сминая их в кулак. Когда машина останавливается, резко вылетаю на улицу.
— Дальше лёд начинается. Только пешком, — говорит Ильшат и указывает вправо. — Там следы свежие, смотрите.
Немедля несусь сквозь сугробы. Модная рыбацкая экипировка, выданная Умаровым, как никогда кстати. В голове одна мысль — я её убью, пусть только всё хорошо будет. Если плохо?.. Не знаю тогда, как вообще…
— Сюда, — орёт парень в синей модной ушанке, размахивая руками.
Ускоряюсь и добираюсь до него в три прыжка, хватаю за грудки.
— Где она? — рычу взбешено на всю округу.
— Там. Снегоход проваливаться начал, я успел соскочить, а Вера нет. Я за подмогой побежал.
Отбрасываю этого недоумка и пытаюсь разглядеть что-то впереди. В метрах десяти от берега во льду большой продолговатый слом, на котором виднеется красно-белое пятно. Блядь.
— Вье-ра, — кричу, снимая толстую куртку и оставаясь в одном свитере.
В глаза слепит белый свет. Сука.
Проклятый снег. Ненавижу. Как и зиму эту русскую. Теперь ещё больше терпеть не могу.
— Андрей, — слышу тонкий сломленный голос. — Мне холодно.
— Сейчас, маленькая.
— Ближе к проруби только ползком, — подсказывает Ильшат сзади и протягивает связку. — Возьми, мы здесь подсобим.
Киваю, разматывая верёвку.
До слома добираюсь как могу быстрее. Понимаю, что с такой температурой воды, счет на секунды. Ближе к Вере укладываюсь на лёд и подползаю. Осматриваю побелевшие щёки и разметавшиеся черные волосы.
Живая…
— Анд… рей, мне страшно, — ревет Вера слабо.
Ужас в голове салютами взрывается, разум подавляет. Сознание парализуется, но показать это ей — значит напугать ещё больше.
— Тьебе? Страшно?.. — спрашиваю с натянутой иронией, подбираясь вплотную. Лёд становится всё тоньше. — Ньи за что нье повьерю, Вьера.
Снег такой холодный, что руки слабеют моментально. Сколько она провела в воде? Десять минут? Двадцать? Полчаса?..
— Меня одежда вниз тянет, — с надрывом ревет она. — Тело облепила, я пошевелиться не могу.
Наконец-то дотягиваюсь до покрасневших женских ладоней, вцепившихся в ледяной выступ, и сжимаю их, растираю. Сильная моя девочка. Вода, в которой находится вся нижняя часть её тела, кажется чёрной.
Смертельной, кажется, черт возьми.
— Я умру, да? — всхлипывает Вера с отчаянием. Её дыхание тут же превращается в невесомый пар. — Скажи мне честно, Андрей. Скажи… Я не могу выбраться, лёд все время ломается и ног не чувствую.
— Попробуй только, — хриплю, пока быстро наматываю верёвку на тонкое запястье. — Ты мне ещё желание должна, забыла?
Вера шмыгает носом и надрывно смеется. Плачет и смеётся. Невероятная женщина.
— Проклятый грек, — шмыгает носом, но становится повеселее.
Машу рукой на берег и выдыхаю, когда из воды появляются ноги Стояновой, обутые в женские меховые унты. Переворачиваюсь на спину и смотрю в небо, дыша полной грудью.
Адреналин долбит так, что мир вдруг кажется ярче, а воздух вкуснее. Спасли…
До берега добираюсь тем же путём, а когда подхожу к машине и отбрасываю в сторону недоумка в синей шапке, смотрю на Веру, закутанную в какой-то плед, бешеным взглядом.
— Езжайте с Ильшатом в местную больницу, — произносит Камиль Рустамович. — Мы сами с Феликсом до дома доберемся.
Киваю и осматриваю дрожащие пухлые губы и полные слёз колдовские глаза. Ярость в груди поднимается взрывными волнами. Победить врага, атакующего изнутри, не так-то просто… Усаживаюсь в соседнее кресло и накрываю Стоянову своей курткой дополнительно. Несколько раз открываю рот и закрываю, пока не слышу слабый голос:
— Только попробуй на меня сейчас наорать…
Захожу в ванную комнату и прохожусь пальцами по изящному полупрозрачному лифчику, оставленному на тумбочке. Член в штанах заметно напрягается, приходится стиснуть зубы и пройти чуть дальше, к белому шкафчику.
Открываю его и пытаюсь отыскать градусник. Когда электронное чудо оказывается в моих руках, возвращаюсь в спальню.
— Подними руку, — говорю сухо.
Вера молча выполняет моё требование, второй рукой придерживает тонкое одеяло, поэтому я вижу только часть её тела — смуглую кожу, лебединую шею и изящные ключицы. А ещё часть груди, которая снова тревожит моё восставший орган.
Я не пятнадцатилетний юнец и точно не мужик, которому не хватает женского участия, но на Веру Стоянову реагирую всегда.
В любом состоянии. Как греческий штык при осаде Трои в Иллиаде.
Если бы верил в совместимость или астрологию, то обязательно нашёл бы этого хоть какое-то этому объяснение, а пока только хлопаю глазами и рисую в воображении как выглядят русские прелести под одеялом.
Потом вспоминаю как раздевал это тело в приемном покое пару часов назад и спина покрывается холодным потом.
Она могла утонуть в ледяной воде.
Я мог больше никогда не увидеть её живой. По словам водителя Умарова, в этом месте такое странное течение, что мёртвой я бы тоже Стоянову никогда не нашёл.
Это мысль продолбила дыру в моём сердце.
Я, блядь. такой злой, что даже соображать нормально не в силах. Язык заплетается.
— Трьидцать сьемь
