наши вечерние будни. Ребята восприняли единогласно. Озвучили твёрдое «нет».
— Да, ну, нафиг! Давай лучше про Джеки Чана, — ответил Женёк. Он увлекался восточными единоборствами.
— Да вы задолбали своим Джеки Чаном! Я Тома Круза хочу! — закатила глаза Вероника.
— Хотеть не вредно, — хмыкнул Санёк.
Женька нахохлился:
— Я тоже хочу Сальму Хайек, и чё?
— Губу закатай, — снисходительно бросила Ника.
Мы брали кассеты в прокате. А в институте у Ники был дармовой интернет. Она добывала нам фильмы с пираток. А это кино ты добыла сама! Обыскала все кинопрокаты. В итоге спросила в учебке, на курсах. Оказалось, там столько подобных «шедевров»… И ты собиралась увидеть их все!
Фильм был странный. О девочке, которая растила бабочку в своём животе. Пока та не вылетела через рот. Когда фильм закончился, несколько пар озадаченных глаз воззрились на нас.
Ника первой оценила сей труд:
— Ну, такое, — сказала она.
— Ну, ничё так, — добавил Женёк. И всё-таки, они были чем-то похожи…
Лёлька плакала.
А я прошептал:
— Мне понравилось.
Спустя пару минут парни начали обсуждать, как бабочка попала к ней в рот. А я не участвовал! Мы целовались на кухне. И мне было так хорошо. Мне казалось, что наши сердца звучат на одной грустной ноте. Я обхватил твой затылок, прижал к холодильнику. В лопатку вонзился магнитик. Крабик, который повесила Ника. Помню, ты клеила после, одну из клешней…
Как-то раз мы гуляли. Погода уже устаканилась. Июнь был в разгаре. Жара…
— Хочу на пробы сходить, — поделилась внезапно.
Я взглянул на тебя:
— Киношные?
Волосы я отрастил и смотрелся брутально. Ты так любила поигрывать ими, когда обнимала меня.
— Неа, в театре, — ответила ты.
— Сходи, — бросил я поощрительно.
А ты расцепила ладони. Нахмурилась.
— Ань, ты чего?
— Ты не веришь в меня! — сказала с обидой.
— Верю, конечно, — я попытался обнять, но ты отступила.
— Я тоже думаю, всё это не для меня, — добавила тихо.
Я вздохнул:
— Я же говорю, иди.
— Спасибо, — сухо бросила ты.
Какое-то время молчали. Я первым не выдержал:
— А что за спектакль?
— Дитя порока, — ответила ты.
Я подумал: «Конечно».
— Он про любовь, — поспешила добавить.
— Ну да, от любви рождаются дети, — отозвался с усмешкой.
— Хочешь, не пойду? — спросила в лицо.
Я напрягся:
— Не хочу.
— Не хочешь, чтобы ходила?
— Не хочу, чтобы не ходила, — ответил. А ты посчитала количество «не».
— Значит, идти?
— Ну, конечно, иди, — сказал убедительно.
После я думал частенько. Пошла бы ты, если бы я отказал? Если бы я разобиделся, поставил тебе ультиматум. Пусть это глупо звучит! Но именно с этого места история нашей любви превращается в драму.
Ты всегда говорила, что хочешь играть, быть актрисой. Мы часто мечтали о том, как я буду ходить на твои постановки. Как афиши с твоей фотографией будут висеть в главном театре страны. А имя «Ловыгина Анна» будет известно уже за пределами.
— Не представляю, как я это выдержу, — замечтавшись, я вновь ревновал. К этим толпам поклонников, которые существовали пока что лишь у меня в голове.
— Не волнуйся, я скажу в интервью, что своим успехом обязана мужу, — ответила ты.
Я сперва усмехнулся. А после…
— Мужу, значит? — обнял тебя сзади, лицом утонул в волосах.
Ты ахнула, вдруг осознав, что призналась. Что выдала собственный тайный порыв.
— Харитонова Анна, неплохо звучит, — я подначил.
— Ну, уж нет! — воспротивилась ты, — Если я буду актрисой, то только Ловыгиной.
— Почему? — уточнил я с обидой.
— Потому! — ты поджала губу, — Не стану я прославлять твоё имя.
Я рассмеялся. Пускай! Главное, будешь моей. Так я думал. И знал, что никто не сумеет тебя отобрать.
Я уснула на кухне. Лицом на столе. И помяла его основательно…
Будильник сработал и вырвал меня из уютного сна. Накраситься я не успела. Надела любимые джинсы и топ, волосы расчесала, а губы тронула влажным бальзамом. Получился измученный вид. Но артхаус же, не комедия!
В театре, куда я пришла, было людно. И откуда они побрали́сь? Парни и девушки всех возрастов. Все красивые. Только я, как помятый мешок! Одни сбились в кучки, а кто-то стоял обособленно. Как и я.
На телефоне, который достала из сумочки, было твоё сообщение: «Удачи, малыш». Я улыбнулась, прижала к губам. Написала ответное: «Я тебя лю», — так я любила писать. Ты ответишь потом, я знала об этом. Мне было проще писать. Будто слово, озвучь я его, потеряло бы смысл.
Из зала в фойе вышел приземистый тип. Он взмахнул руками, как дирижёр, призывая нас всех замолчать.
— Кто на роль Катерины?
Девушки потянули руки. Я тоже свою подняла.
— Проходим.
Нас всех пропустили внутрь зала. И велели усесться поближе. Я села с краю. Как будто хотела сбежать, если что…
На сцене было всего ничего. Стремянка и мягкий матрац. Но эти две вещи никак не могли найти место. Мужчина, ходивший взад-вперёд мимо сцены, без конца повторял:
— Правее! Левее! Лестницу боком поставь. Да не к себе боком, а к залу!
— Сперанский, — шепнул кто-то из девчонок.
Я пригляделась. Худой и невзрачный! Не так я себе представляла кумира…
— Так, сойдёт. Вот так! — махнул он рукой, и мастера удалились со сцены. Мы остались «вдвоём». Он посмотрел в глаза каждой. Коснулся меня. И от взгляда меня окатило испариной.
— Так! — начал, — Ты, ты, ты… Вот, ты! Ещё ты. Да, ты! Выходите.
Девчонки заёрзали. Те, на которых он указал. Думали, он их оставит. А остальных вышлет вон. Но получилось иначе! Они удалились, кто-то с обидой, а кто-то со злостью. Остальные остались сидеть. Я в их числе.
«Творец» поразмыслил, массируя скулы:
— Кто не уверен в себе, может сразу уйти.
Все остались сидеть.
— Хорошо, — он вздохнул, отчего грудь пошла колесом. Сунул руки в карманы, — Спектакль называется «Дитя порока». Он экспериментальный и ставится впервые. Вас зовут Катерина, вы — дочь проститутки, полюбившая парня и заразившая его ВИЧ. Он умер, вы также не хотите жить и бросаетесь в пропасть. Но перед этим произносите фразу: «Если ты там, дай мне знак». Звезда загорается… Федя, звезда! — при этих словах над сценой вспыхнула лампочка, — И вы летите вниз, на матрац. Не бойтесь, он мягкий.
Девушки зашептались. Одна из упитанных встала и вышла. Другие остались сидеть.
— Вот и отлично! Начнём по порядку. Вы первая, — указал он на блондиночку в первом ряду.
Всё это было так странно. Сперанский ходил перед нами, как будто учитель на курсах. Нас вызывали «к доске». И просили исполнить этюд. Только в этот раз
