нет кислорода. — А дальше как? Ты уедешь учиться, а я? С чем останусь я? Ничего не выйдет, Ян. Никто нам не позволит. Ты и сам понимаешь.
— Я не уеду — обхватил ладонями ее лицо. — Ты не бойся. Если не бояться, то все получится. Я не отпущу тебя теперь.
Она на миг зажмурилась, и у края глаз показались слезы.
— Нет, не могу. Это просто мечта глупая. И я глупая
Напоследок она сжала мои ладони на своих щеках, потом оторвала их и поцеловала. Совсем коротко. Почти невесомо. Но я чуть не оглох от кричащего шума в моих ушах.
— Ты струсила? — пошел за ней.
— Да, струсила — призналась честно и развернулась ко мне посреди коридора. — Ты уходи сейчас. Мне одной побыть нужно. Все это слишком.
— Ты придешь сегодня на вечеринку к Рыльскому?
Она возвела глаза к потолку и сжали кулачки.
— Не знаю, может быть. Инга звала с собой.
— Давай вместе? Подожду тебя, и поедем туда вместе?
— Нет, поезжай с друзьями. Я потом сама приеду.
— Точно?
— Да.
— Напишешь? Вызову тебе такси.
— Нет, Ян. Я сама.
— Обещаешь?
— Обещаю.
Я успел подобраться ближе и напоследок поцеловать ее, пока Полька не скрылась за дверью.
Но она так и не появилась. Я звонил, но впустую. На сообщения Полька тоже не отвечала. Не нужно было уезжать. Пасти бы ее у этой долбанной гримреки и схватить, не слушая воплей о том, что нужно побыть одной.
И на что я надеялся?
В разгар вечеринки уже успел изрядно налакаться в бессильной злобе, пока не ощутил на своем плече ее хрупкие пальцы.
Школа, выпускной класс
Полина
Я позволила себе слабость — посмотреть на него еще хотя бы пять минут, продлить эту пытку, смешанную с наслаждением. Ненормальное чувство, больное.
Ян спал на животе, сложив руки над головой. Одеяло сползло до поясницы. Лицо повернуто к окну. На улице еще темно, и я немного раздвинула плотные шторы, чтобы впустить лунный свет, чтобы запечатлеть в памяти такие до безумия любимые, но уже ненавистные черты, выжечь их на сетчатке глаз навсегда, потому что изо всех других источников я собиралась стереть любое упоминание об этом парне.
Рука потянулась к пересохшим, полуоткрытым во сне губам, к подрагивающим пушистым ресницам, но зависла в воздухе. Я не хотела, чтобы Ян проснулся, пока я еще оставалась здесь, в его комнате. Пока прощалась с ним.
Этот золотой мальчик распотрошил меня изнутри. Ничего не осталось. И души не осталось. Наверное, я больше никогда и никому не смогу поверить и довериться. Я все знала. Я знала, но все же надеялась, наивная идиотка, что он другой. Я видела его другим.
И теперь прощать не входило в мои планы. Пусть я для него останусь мстительной сукой, но Ян выжег меня изнутри, оставил после себя пустыню, и поэтому я не собиралась отступать.
Невольно дотронулась кончиками пальцев до пшеничной челки, упавшей на прямую, немного вздернутую в конце линии роста бровь. Хотелось убрать ее, но я тут же одернула руку. Нельзя касаться. Больше никогда нельзя его касаться.
А ведь это вечер я хотела запомнить совсем другим.
* * *
Сухов:
— Я хочу к ней сегодня подкатить. Ян ты не против?
Марек:
— Мне пофиг.
Кобра:
— Я бы тоже замутил с ней.
Марек:
— Вам все равно ничего не обломится, потому что этот спектакль для меня. Если захочу, дать не откажется.
Сухов:
— Спорим, до Нового года не справишься?
Марек:
— Уломаю.
Кобра:
— Она тебя последнее время не замечает даже.
Марек:
— Сама, типа, призналась, что любит. И я буду ее трахать, антэстэнд ми?
— Это они на вечеринке у Сомова базарили — забрал из моих вмиг окоченевших пальцев свой телефон Марк Левитин.
После концерта и нашего разговора с Яном я решила заехать домой, чтобы переодеться, и все же поехать на вечеринку к Рыльскому.
Было очень волнительно, и в то же время меня распирало от счастья от одной лишь мысли, что он подойдет ко мне при всех, поцелует и скажет, что я теперь его, а он мой.
Мой.
Разве может быть хоть что-то ценнее?
Это как целый мир, обрушившийся на голову.
Но, видимо, я родилась не под той звездой, что называется счастливой, потому как сразу же у выхода из кабинета — гримерки меня подловил уже переодевшийся Левитин, с которым мы сегодня выступали, вызвал на разговор и предъявил вот эту запись разговора Яна со своими друзьями.
— Не ходи туда сегодня Полька. Даже думать не хочу, что на уме у этого мудака.
— Откуда у тебя запись? — бесцветным тоном спросила у Марка.
— Рыльский скинул.
— А у него? — мне с трудом удавалось шевелить губами.
Такое ощущение, что мое тело медленно погружалось в анабиоз, лишь бы избежать, лишь бы проскользнуть. Как в детстве — "я в домике", и руками изобразить крышу над головой.
— Он сам записывал.
— Зачем? Они же друзья?
В ответ Марк лишь рассеянно пожал плечами. Сложилось ощущение, что он не договаривал, скрывал что-то, но мозги у меня в тот момент совсем отказывались соображать.
В голове лишь крутилось признание Яна на повторе вперемешку с разговором на записи.
Мерзкая смесь.
— Не знаю, Полин.
— Но я не понимаю! — я взорвалась в бессилии и панике. — Почему Рыльский отдал эту запись тебе? Он же достает тебя, не упускает возможности задеть, подколоть. С чего вдруг?
— Наверное, потому что я с тобой общаюсь и точно эту запись дам прослушать.
Конечно, все логично, но все же…
— Не веришь? Потому что слепая. Не видишь, что он за дерьмо на самом деле. Принца себе нафантазировала — повысил голос до этого совершенно спокойный Левитин.
Не хотела верить, что это голос Яна, что это меня обсуждали, что это на самом деле все было.
Как в грязи вывалили. К горлу резко подкатила тошнота.
— Я просто знаю, что он не мог — заглянула на Марка, устроившегося у подоконника и подпирающего его бедром со сложенными на груди руками.
— Он? — Марк нервно провел рукой по затылку и истерично захохотал. — Он? Ты совсем поехавшая, Поль. Вот как раз он и может. И знаешь, что, вали на это сборище отморозков, повеселись там на славу, выставь себя последней дурой, а они будут ржать и ставки делать.
Я не могла больше слушать его. Заткнула уши и прикрыла глаза.
— Оставь меня! — крикнула на выдохе.
Я слышала, как он мялся на одном месте, как переступал
