Ведь почти во всех сказках добро побеждает зло.
Марина почувствовала, что на нее кто-то смотрит. Она подняла глаза и встретилась с теплым и уставшим взглядом матери. Казалось, что Алина пришла в себя уже давно и все это время нежно смотрела на дочь, даже не пытаясь пошевелиться.
– Мама, мамочка!.. – глухо вскрикнула Марина, вскочив с табуретки.
Она схватила обеими руками прохладную узкую кисть Алины и почувствовала легкое шевеление тонких пальцев. Говорить Алина почти не могла. Тело почти не слушалось. Каждое движение вспоминалось с огромным трудом.
Спешно пришедший врач очень обрадовался пробуждению Алины, но сразу сказал, что ускорять ни в коем случае ничего не нужно. Более того, в ближайшее время, по его мнению, был возможен небольшой регресс. Алина была очень слаба, и врач настоятельно рекомендовал не тревожить ее травмирующими воспоминаниями, но несмотря на этот запрет, девочка не могла заставить себя молчать. Она бесконечно что-то говорила, плакала, смеялась и крепко держала мать за руку, как будто боялась, что та может бесследно исчезнуть.
Первым словом, которое прошептала Алина, было «Люблю», обращенное к дочери. Женщина пыталась спросить что-то еще, но Марине никак не удавалось прочесть по ее чуть шевелящимся губам. Тогда она сама стала задавать вопросы о том, что было бы интересно услышать матери, а Алина в ответ только кивала головой или чуть заметно наклоняла голову влево в случае отказа. Когда Марина стала рассказывать маме о школе, то она с удивлением обнаружила, что глаза Алины вновь сомкнулись. Мама заснула. Сил у Алины было совсем немного.
В машине по пути домой Марина сбивчиво рассказывала отцу о том, как мама пришла в себя и как им удалось пообщаться.
– Пап, – девочка исподлобья посмотрела на отца, – а ты сам к маме пойдешь?
– Могу зайти, если мама захочет, когда у нее сил побольше будет, – ответил Эдуард, продолжая пристально смотреть на дорогу.
– А ты знаешь, – осторожно продолжила Марина, – ты только не обижайся, пап… Я ведь с этим Максимом общалась иногда, пока мама была без сознания.
– Ну ты, наверное, по делу общалась. Он же врач. Нечего извиняться. – Эдуард чуть заметно пожал плечами.
– Я не про это, пап. Просто понимаешь, я сегодня маму спросила, хочет ли она видеть Максима, надо ли мне ему звонить. А она только головой покачала. Это значит, что не хочет.
Отец резко затормозил и с силой ударил руками по рулю. Машина вильнула по дорожной полосе, но быстро выровняла ход.
– Марина! – почти закричал он. – Остановись!!! Неужели тебе мало того, что произошло? Успокойся ты наконец! И запомни: неважно, будет ли у мамы Максим, Петр, еще кто-то, ничего уже никогда не получится вернуть назад! Понимаешь ты или нет? Никогда! Это так же очевидно, как то, что после лета – осень, а после дня – ночь! Запомни это в конце концов!
Марина втянула голову в плечи и до дома не произнесла ни слова.
Глава двадцать первая
Палата была одноместной. Но стараниями Марины и Галины Сергеевны больше напоминала комнатку провинциальной хозяйки. Спутница дядя Вити с жаром бросилась проявлять свои профессиональные знания больничной жизни. Она попросила Марину замерить тумбочки и подоконник и за ночь сделала для них клеенчатые накидки с розами и сшила подушечки на гостевые стулья. Галина Сергеевна порывалась еще обновить занавески, но Алина решительно заявила дочери, что не собирается проводить в больнице всю жизнь, а кроме того, она совершенно не одобряла мещанские вкусы новой родственницы, которую еще ни разу в жизни не видела.
Для комфортного пребывания Алине вполне хватало домашнего постельного белья, питьевой воды и смартфона с зарядкой. Навещать себя она разрешила только одной Марине. Алина не хотела, чтобы все остальные видели ее слабой и немощной. За прошедший месяц она только-только начала вставать с кровати. Два раза, превозмогая дикие боли в спине и сильное головокружение, Алина сумела дойти до туалета, который находился в ее палате.
С Максимом Алина переписывалась достаточно сухо. Только отвечала на его сообщения и никогда не начинала общение первой. Родителей, которые собирались прилететь к ней из Владивостока перед Новым годом, она старалась не беспокоить, уверяя, что очень быстро идет на поправку. С Эдуардом она общалась только по домашним делам и вопросам, касающимся детей.
Утром тридцатого декабря она задремала после завтрака и проснулась только около полудня. На экране светилось непрочитанное сообщение от Максима. «К часу дня буду у тебя. Нам обязательно нужно поговорить». Алина хотела сразу же ответить, что она не готова ни к какому разговору, но поняла, что уже поздно, Максим, вероятно, был недалеко от города. Тогда она стала судорожно потрошить косметичку. Та была полупустой, но, главное, в ней был сухой шампунь. Алина кое-как привела себя в порядок, с трудом переоделась в новую пижаму и нажала на кнопку вызова медсестры.
– Простите, пожалуйста, я забыла вас предупредить, мне нужно заказать пропуск для одного посетителя. Он скоро приедет. Орловский Максим Павлович тысяча девятьсот семьдесят пятого года рождения. Помогите мне, пожалуйста.
– Так у него, наверное, еще старый пропуск действует, – улыбнулась пожилая медсестра. – Пока вы без сознания были, он к вам через день приходил. Это потом почему-то перестал. Все сидел-смотрел, ждал, когда вы проснетесь.
– Вы, наверное, что-то путаете, – смутилась Алина. – Он ни разу не приезжал вроде бы. Высокий такой, брюнет в очках.
Медсестра покачала головой:
– Ну не совсем брюнет, темно-русый, скорее. И очков я не помню, наверное, в линзах был. Глаза у него еще серые, грустные-грустные такие. У нас молоденькая санитарка, дура, вам еще завидовала, говорила, что у посетителя вашего глаза ну точно как у дачной собаки, которую покормили пару раз и выбросили.
– Это другой человек, – отвернувшись, ответила Алина, – а сегодня знакомый приедет, коллега. Закажите на него пропуск, пожалуйста.
Медсестра кивнула, записала данные и вышла. А Алина смотрела застывшим взглядом на стальное небо за окном, чувствуя, как его бесконечная тяжелая серость проникает внутрь нее все глубже и глубже.
Максим сильно контрастировал с этой палатой: современный, моложавый, с модной стрижкой и свежим парфюмом. В руках у него был тщательно подобранный рождественский букет: с еловыми ветвями, красными розами, пушистыми шариками хлопка и душистыми палочками корицы. Максим улыбался, но в этой улыбке, скорее, читалась жалость, чем нежность. Он положил букет на аляповатый подоконник и наклонился, чтобы поцеловать Алину.
