— Хилма, дорогая моя! Это ты?
По голосу Роджера, она сразу поняла, что он приготовился униженно и долго извиняться за свои несправедливые подозрения. Ей стало ужасно неловко не только от того, что Роджер так искренне раскаивается, но и потому, что понимала, что не заслуживает его высокого мнения о ней.
— Да, я позвонила, чтобы спросить, собираешься ли ты…
— Да, моя дорогая! Я собирался. И не могу тебе передать, как я сожалею обо всем, что наговорил тебе вчера ночью и в чем подозревал. Хилма, дорогая, наверное, просто было поздно и я устал, очевидно, поэтому был таким подозрительным…
— Нет, Роджер, ты иначе и не мог реагировать. Пожалуйста, не вини себя, — с жаром сказала Хилма.
— О, нет. Я виню себя. Безусловно, виню. — У нее появилась странная мысль, что Роджер получает удовольствие от самобичевания. — Конечно, Вэйн мне все объяснил. Сказал, что не может допустить, чтобы на тебе лежала тень подозрения из-за твоего великодушия. Но, дорогая моя, я прихожу в ужас при мысли, что тебе пришлось обратиться лично к такому негодяю.
На мгновение она подумала, что он имеет в виду Бака. Но тут же поняла, что разговор перешел на Чарльза Мартина.
— Ну, ведь больше ничего не оставалось. — Она надеялась, что это прозвучало правильно.
— Бедная беспутная девчонка!
«Это, конечно, о несуществующей Лени», — подумала Хилма. И с удовольствием, которое мог оценить и понять только Бак, добавила несколько живописных подробностей:
— Что поделаешь, Роджер, она еще очень молода, просто прелестный подросток. Было бы ужасно допустить, чтобы какой-то негодяй испортил ей жизнь.
Пока она все это говорила, у нее возникло странное чувство, будто речь идет не о мифической Лени, а о ней самой, той неосторожной и порывистой двадцатилетней…
— Это очень великодушно с твоей стороны, моя дорогая. Ты отнеслась к ней с большим пониманием, — Роджер говорил слегка нравоучительно, как всегда, когда употреблял такие выражения.
— В любом случае, все это уже в прошлом. Ты, конечно, никому не расскажешь об этом? Так ведь.
— Моя дорогая Хилма! Как я могу?!
Она поняла, что он сказал это абсолютно искренне. Роджер безумно боялся оказаться замешанным в какие-либо дела и никогда бы не позволил себе даже неосторожное замечание по поводу доверенной ему тайны.
Она благодарно вздохнула и, отбросив свободной рукой волосы со лба, почувствовала, что от всех этих волнений у нее и в самом деле разболелась голова.
— Роджер. Не знаю, собирался ли ты приехать сегодня вечером…
— Собирался. Я чувствую, что должен лично принести тебе свои извинения, — твердо сказал Роджер.
— Нет, дорогой, пожалуйста, не беспокойся.
— Хилма, в этом нет никакого беспокойства. Я считаю своим долгом сделать это, ведь я был так не прав.
Хилма взяла себя в руки и абсолютно спокойным голосом повторила:
— Нет, дорогой, я не хочу, чтобы ты снова винил себя. Кроме того, я очень устала и у меня болит голова. Приезжай, пожалуйста, завтра, а сегодня я лучше пораньше лягу спать.
— Что ж, если ты себя плохо чувствуешь… тогда конечно.
— Да, — твердо сказала Хилма.
— Может быть, ты хочешь увидеться завтра днем? Мы могли бы…
— Нет, Роджер, давай вечером.
— Я думал, мы с тобой прокатимся за город, если день будет хорошим, как сегодня.
Хилме хотелось закричать, но она сохранила выдержку.
— Мне ужасно жаль, Роджер, но днем я не смогу. В любом случае, я буду дома к шести часам.
— Хорошо. Но ты действительно в порядке… ну, из-за… из-за вчерашней неприятности? — Для Роджера было выше его эмоциональных возможностей спросить, простила она его или нет.
— Вполне, — успокоила его Хилма. — Только обещай мне больше не беспокоиться об этом.
С некоторой неохотой Роджер пообещал, и Хилма смогла наконец повесить трубку.
Когда она по пути наверх в свою спальню проходила через холл, из другой комнаты вышла мать:
— Что он сказал?
— О, он извиня… — Хилма поймала себя на полуслове, спохватившись. Мать естественно ничего не знала об этой истории. — О чем, мама? — проговорила она неопределенно.
— О материи на твое подвенечное платье, разумеется. О чем же еще ты могла с ним так долго разговаривать?
— Ах, это! — улыбнулась Хилма. — Я не сказала ему. Разве ты не знаешь, что это плохая примета обсуждать свое свадебное платье с женихом?
— Глупый ты ребенок. Плохая примета, если он увидит тебя в нем до свадьбы, а рассказывать ему о платье ты можешь сколько угодно.
— Я завтра расскажу ему, — сказала Хилма. — Времени будет достаточно.
И она пошла к себе в спальню.
На следующее утро, еще не открыв глаза, Хилма поняла, что день будет чудесным. Совсем другое пробуждение, чем накануне.
Она села в постели, улыбаясь от удовольствия при виде зимнего солнца, при мысли, что все ее беды наконец закончились, что днем она встречается с Баком.
Эта встреча будет чем-то вроде салюта в честь их успеха, взаимная благодарность за то, что с помощью друг друга они преодолели все трудности и были на пороге достижения своих заветных целей. У них, несомненно, был повод поздравить друг друга.
Хилма не удивлялась, что на этот раз все шло гладко: никаких вопросов дома, не надо было изобретать какие-то объяснения для матери…
На эту встречу он пришел первым, и, когда Хилма приблизилась к воротам, она увидела стоявший у обочины маленький обтекаемый черный «ягуар».
Когда она поравнялась с машиной, он вышел из нее, и Хилма обратила внимание, что он тоже улыбается и тоже в хорошем настроении.
— Милая. — Он чуть церемонно взял ее за руку — по-моему, сегодня мы встречаемся на гребне волны.
— Безусловно, — улыбнулась она в ответ. — Спасибо.
— Друг другу, — закончил он ее фразу.
— Что ж, пожалуй, так и есть, — с готовностью согласилась Хилма.
— Прошу. — Он открыл ей дверцу машины и заботливо подоткнул вокруг нее меховой коврик, прежде чем обойти автомобиль и сесть на водительское место. — Тепло?
— Замечательно, спасибо. Какой чудесный автомобильчик.
— Да. Часть нашего естественного образа жизни, — объяснил он.
— Ну, уж если хотите, то вашего образа жизни. У меня ничего подобного нет.
— Но будет, Милая.
— Нет, — сказала Хилма. — Не думаю. Просто не могу себе представить, что Роджер разрешит мне иметь собственный автомобиль. Конечно, я смогу, когда захочу, пользоваться «роллс-ройсом».
— Конечно, всегда можно будет обойтись «роллс-ройсом», — успокоил ее Бак, и они оба рассмеялись.
