кухню, открыл холодильник. На полке засыхал сыр. И больше ничего не было. Даже яиц. Он совсем забыл, что как раз сегодня планировал заскочить в магазин.
— Твою мать! — выругался Гордей. С надеждой заглянул в морозилку, но и та его ничем не порадовала. Фокин достал телефон в надежде, что еще не поздно заказать доставку из ресторана. А потом залез в душ и долго-долго стоял под обжигающе-горячими струями, вспоминая события минувшего дня. Впрочем, о чем бы он ни думал, мысли все равно возвращались к мамашке его подкидыша. Что это была она, Гордей уже даже не сомневался. И что ей, скорее всего, угрожала опасность — тоже. О том, какие порядки царили в мусульманских семьях, он был наслышан. И тут то, что они жили в якобы светском обществе, вообще ничего не решало.
В дверь позвонили, когда Фокин брился. Тот кабанчиком метнулся забрать заказ, торопливо распаковал коробочки и набросился на еду с жадностью и манерами завалившего мамонта неандертальца. Видела бы его сейчас мама!
Гордей родился в семье дипломатов. В три года он уже вполне сносно владел ножом и вилкой, в пять стал учить арабский, а в семь его какого-то черта записали на танцы. Неудивительно, что в конечном счете он взбунтовался. И вместо того, чтобы пойти учиться на факультет международных отношений, где за ним с рождения было закреплено место, подался в военно-медицинскую академию. А сразу после поехал сначала в одну горячую точку, потом в другую и… Ладно, что толку о грустном?
Фокин доел и, не найдя в себе сил убрать со стола, пошлепал в спальню. Лег, но сон не шел. Перед глазами стояла девчонка. Ее темные глаза с влажной поволокой…
Ну, допустим, выяснить, кто она, ему труда не составит. Можно спуститься в архив, поднять документы, опросить врачей, дежуривших в ту смену. Узнать, по крайней мере, имя беглянки и ее адрес. Другое дело, непонятно, зачем ему это надо. Да и вообще, если она поступила по скорой, данные могли быть записаны со слов, и не факт, что они имели хоть что-то общее с реальностью.
Так ничего конкретного и не решив, Гордей уснул.
А утром было все как всегда. Сбежавший кофе, беготня, пробки. Серый город в праздничных огоньках. Красиво. Уведя из-под носа нерасторопной барышни на Фольце местечко поближе к входу, Фокин лихо припарковался и вышел под сыплющуюся с неба морось. И вот тут он ее увидел… Девчонку, скользнувшую к черному входу. Инстинкты ощерились, Гордей сменил направление (персонал вообще-то заходил через другую дверь) и двинулся за темной фигуркой. Никем не остановленная, она дернула дверь пожарного выхода и беспрепятственно проникла внутрь. Отсюда до отделения Фокина было каких-то три лестничных пролета. Стараясь ступать бесшумно, он шел за девчонкой, держась чуть поодаль, чтобы ее не спугнуть.
У входа в реанимацию девица замешкалась. Что-то зашуршало. Гордей выглянул между металлических перекладин перил и своим глазам не поверил — чернявая надевала бахилы, которые, видно, прихватила с собой. Как врач, он не мог не оценить такой предусмотрительности. Даже весело хмыкнул про себя, хотя ничего смешного, конечно же, в сложившейся ситуации не было. А как только девчонка проскользнула за дверь, решительно и, уже не таясь, пошел за ней.
— … в одежде! Ходит тут! Не реанимация, а проходной двор, — отчитывала чернявую санитарка.
— Извините, я… я… — лепетала та.
— Она со мной, Серафима Алексеевна. Спасибо за бдительность. Пойдем.
Девчонка вздрогнула. Уставилась на Фокина, широко распахнув и без того огромные глаза.
— К-куда?
— Для начала ко мне. Разденешься. А потом, наверное, к окошку, у которого я тебя вчера видел?
Девица сглотнула. Огляделась, будто прикидывая, куда ей бежать. Да только в этот раз никто ее не собирался отпускать.
— Н-нет. Извините. Я пойду…
— А ну стоять!
Фокин подхватил беглянку под локоток и потащил за собой, как на буксире, игнорируя наполненные любопытством взгляды подчиненных.
— Я — Фокин. Гордей Александрович. Заведующий реанимацией. Впрочем, я тебе еще вчера представился, если помнишь.
— П-помню.
— А ты забыла. Или не посчитала нужным.
— Из-звините. М-мне надо идти…
— Уверена? Или, может, все-таки расскажешь мне, куда влипла?
Расскажешь? Да она в его обществе двух слов связать не могла! Он был такой большой, такой громкий, такой подавляющий, что Изабелла перед ним терялась. А еще она понимала, что это, наверное, Фокин спас ее сыночка, и испытывала перед этим большим человеком почти что священный трепет… Ее сынок родился ма-а-аленьким совсем, недоношенным. Собственно, только поэтому ей удалось утаить от семьи свой позор.
— Ну? Имя-то у тебя есть? У меня до планерки пятнадцать минут, — Гордей Александрович поднял манжету, по-солдатски строго сверяясь с часами. И следом прямо у нее на глазах как ни в чем не бывало принялся раздеваться! Изабелла испуганно зажмурилась, закрыла лицо ладошками и в стенку вжалась, чувствуя уже ставшее привычным жжение в носу — опять подступали слезы! Ну, вот за что ей это все? На лбу у нее, что ли, написано «падшая женщина»?! Хотя теперь уж какой смысл это отрицать? Падшая она и есть… Пад-ша-я.
— Упс. Я, типа, не должен был, да? Раздеваться? — осторожно так спросил Фокин. Изабелла отчаянно затрясла головой. С одной стороны, конечно, он не должен был. С другой… Ну кто она такая, чтобы его за это ругать? — Прости. У нас тут с этим просто. Стеснительных особенно нет. И кстати, я уже переоделся. Можешь открыть глаза.
Он смеялся над ней? Да, очень похоже. Вот что значит — другая культура. Она в ужасе, а ему смешно.
— П-простите, — пролепетала Изабелла.
— Да это ты прости. Я должен был догадаться, что тебя шокирует мой стриптиз.
Изабелла опустила взгляд, отчаянно покраснев. На самом деле, чтобы ее шокировать, раздеваться даже не требовалось, можно было просто произнести это самое слово… Стриптиз. Кошмар.
— Мне нужно идти.
— Вот как? А на хрена ты тогда вообще приходила, м-м-м?
Как ему объяснить? И надо ли? Он же чужой! Какое ему до нее дело?
— Передумала сына оставлять?
Откуда он знал? Нет, не о том, что она передумала… Про сына! Она же никому не говорила!
— Я пойду…
— Если передумала, то телись быстрей, а то будет поздно. Его, знаешь ли, усыновить хотят. У нас в стране спрос на новорожденных.
В глазах у Изабеллы потемнело. Она пошатнулась, и хоть в последний момент ухватилась за стену, все равно стала медленно оседать.
— Эй! Ты чего? Ну, ты чего, дурочка?! Хочешь забрать — так забирай. Кто
