На ужин к нам приезжает Наталия. Раз в неделю, обычно по воскресениям, мы стараемся навещать её, а она часто бывает у нас. Мы с ней вроде как даже подружились. Или мне так просто хочется думать…
— Мне все очень нравится, Вера. С таким вкусом ты всё сделала, — восхищается мама приготовленной детской комнатой.
Адриан почесывает подбородок.
— Я предлагал розовые обои или хотя бы шторы…
— Я не позволю воспитывать дочь с учетом гендерных предрассудков, — отвечаю с ослепительной улыбкой, обводя взглядом светло-серые стены и белоснежный декор.
— Ну и правильно, Верочка, — незаметно подмигивает мне Наталия. — В конце концов, ремонт всегда можно переделать.
За ужином мы обсуждаем предстоящие хлопоты. Оказывается, в Греции первые сорок дней не принято появляться с ребенком на людях, а крестины отмечают круче, чем самые пышные свадьбы.
Перед сном, когда мы наконец-то остаемся вдвоем, занимаемся сексом. Не знаю, что именно произошло с моей чувствительностью, но в беременность будто громкость увеличили — каждое движение члена Адриана внутри воспринимается отчетливее и приятнее.
А ночью происходит то, что я так долго ждала. Мы ждали.
— Андрей, — хрипло зову и провожу ладонью по тугим мышцам на спине.
Нахмуриваюсь, не слыша ответа, и стараюсь ровнее дышать.
— Андрей, — требовательнее произношу.
Наблюдаю, как муж незамедлительно отдирает голову от подушки и прислушивается к звукам в комнате.
— Андрюш… — шепчу испуганно.
А потом взвизгиваю, когда он резко поворачивается и укладывает меня набок. Запрокидываю голову ему на плечо и тихо хихикаю. Болезненная схватка приостанавливает веселье, выбивая изнутри легкий стон.
Закусываю нижнюю губу и стараюсь засечь время.
Адриан на автомате стягивает с себя пижамные штаны и одновременно с этим тянет руку к моим трусам. Со щемящей нежностью наблюдаю за ним, забывая обо всем.
— Мокрая вся Вера, — произносит он сонно.
Не сдерживаясь, смеюсь.
— У меня воды отошли. Ты неправильно меня понял.
Тело сзади замирает, а потом Андрей резко вскакивает с кровати, сверкая идеальной задницей и натягивая штаны на ходу.
— Ты… так почему молчишь? — возмущенно спрашивает.
В темных глазах зарождается дичайшее беспокойство, но Адриан будто собраннее становится. Всегда готов быть опорой и надежным плечом.
— Я просто наслаждаюсь твоей покорностью, — легко пожимаю плечами...
Глава 44.
— Так что ты там говорила о покорности? — спрашивает Адриан, наклоняясь и поглаживая мою поясницу.
— Молчи…
Наша поза мало напоминает что-то адекватное.
Я сижу в палате, прямо на полу, перед ним. Облокотившись на колени мужа, прячу лицо в ладонях. В этом положении боль хотя бы на чуть-чуть отпускает и кажется не такой чудовищной.
Почему Яна не сказала, что рожать настолько больно?.. В конце концов, есть суррогатные матери. Хотя нет, с моим перфекционизмом никакие «инкубаторы» бы не справились.
— Иногда ты, ей-богу, много болтаешь, Андрей. Я и так переживаю.
— Ну-ну, все будет хорошо, — успокаивающе произносит, поглаживая меня по голове. — Моя Вьера…
Чуть улыбаюсь, потому что он сам волнуется, но пытается сделать так, чтобы я не заметила.
Это почти четыре месяца показали — я совсем не одиночка, как придумала себе когда-то. Я… как сиамский близнец, жмусь к моему мужчине каждую ночь.
Остаться одной — мой кошмар. Хотя уверена, я бы и с этим справилась. В жизни вообще нет ничего смертельно ужасного. Просто быть с Макрисом — мой осознанный выбор.
Через несколько минут в палате госпиталя появляется закрепленный за мной врач, который укладывает меня на кушетку и подцепляет КТГ.
— Я… почему-то его не чувствую, — обеспокоенно проговариваю, а потом прикусываю язык. — Ребенка… С ним все в порядке?
— Сердцебиение частое, но в целом не вижу ничего критичного. Перед родами в норме малыш замирает. У нас все под контролем, — произносит доктор на чистом русском языке.
— Спасибо.
Когда мы остаемся с мужем наедине, переживаю очередную схватку, держась за его руку. Я бы никогда не хотела испытать, как это, пребывать в этой палате в одиночестве. Андрей час назад выходил, чтобы позвонить маме и Янису и в этот момент мне будто бы больнее стало.
— Обещай мне, что выйдешь, когда все начнется, — шепчу ему, прикрываю глаза ладонью.
С приближением момента Икс чувствую не то что бы слабость. Весь мир будто в тумане, в агонии.
— Если ты так хочешь, то, конечно, выйду, милая, — отвечает Адриан.
— Хочу. Не понимаю я этой моды.
— Как скажешь.
— Хоть что-то должно остаться священным. Ты потом меня не захочешь…
— Глупости.
— Зайдешь сразу же, как все закончится, — не обращаю внимания на его возражения.
— Хорошо, Вера.
— На всё готовенькое, — ворчу недовольно.
Адриан хрипло смеется. И снова поглаживает меня по голове. Смотрит сверкающими глазами, второй рукой накрывает живот, увешанный датчиками.
— Я тебя люблю, — шепчу. — Если со мной что-то случится… Если я умру, быстро не женись, пожалуйста.
Адриан ругается по-гречески и сдавливает зубы.
— Если женишься сразу, я тебя с того света достану. Клянусь.
— Не сомневаюсь, — закатывает он глаза. — Все будет хорошо, ты бредишь. Кажется, у тебя температура. Доктор сказал, в родах такое бывает.
Обвожу взглядом серьезное лицо и ровно вздымающуюся грудь. Больничная одежда безумно ему идет. Из моего мужа вышел бы обалденный врач.
— И пусть новая жена будет похуже меня, — добавляю уже больше в шутку. — Хотя бы капельку.
— В смысле?
Его рука на моем животе замирает.
— Ну, не такая красивая, как я, чтобы ты меня вспоминал… как самое лучшее, что с тобой случилось, Андрей.
На мужской хохот залетает недовольная медсестра.
— Весело у вас здесь, — грозно смотрит. — Давайте посерьезнее.
— Извините, — выставив ладони, произносит Адриан.
— Вроде взрослые люди…
Когда сотрудница выходит из нашей палаты, передразниваю её:
— «Вроде взрослые люди». Вроде продвинутая клиника, а такой эйджизм. Мне всего двадцать девять.
Мой день рождения мы отметили совсем недавно. На празднике присутствовали все многочисленные родственники, а подарки я разбирала два дня. Впервые видела столько полотенец и постельного белья.
— Вот-вот. Вся жизнь впереди. Все будет хорошо, — еще раз повторяет муж. — Обещай мне, что будешь слушаться врача и избавишь меня от потребности выискивать не самую красивую женщину.
Откинув голову на подушку, тоже смеюсь.
Наша жизнь — вот такая.
Мы неидеальные. Наш возраст, наша любовь и все многочисленные события, которые мы преодолели, дали нам на это право. Мы ругаемся и миримся. Смеемся и плачем. Разговариваем и молчим.
Мы — живые. А значит, разные…
С этими успокаивающими мыслями удается задремать до следующей схватки.
После того, как доктор сообщает о том, что «мы рожаем», Адриан, как и обещал, выходит из родовой, а я сразу о нем забываю, потому что именно в эту секунду чувствую необходимость своего внимания для еще одного Макриса. А он оказывается совершенно невредным, или как неуместно шутит врач:
— Папа хорошо постарался и подготовил родовые пути.
Облизав пересохшие губы, сквозь дрожание тела и отголоски боли, пытаюсь зафиксировать на память всё. Мокрые черные волосики на макушке, пуповину, первый крик.
Боже.
— Позовите мужа, — прошу все ту же медсестру.
Кажется, сердце вот-вот выпрыгнет, а внутри, в груди, в эту секунду множится любовь…
Любовь.
Если в вашей жизни есть любовь, то вы не будете излучать плохое. И дело даже не в Адриане. Она во мне жила всегда.
К родителям, к Янке, к работе… Теперь вот к моему Андрею и…
— Принимаете, папа, сына, — произносит медсестра, закрепленная для ухода за ребенком.
— Сын? — округляет глаза Адриан.
