— Я в вашем распоряжении, Фиона.
Она поднялась и погасила всюду свет. Пропуская Эдварда впереди себя в кабинет, Фиона чувствовала, как колотится сердце. Эдвард подошел к бельевой корзине и заметил:
— Внушительная куча, не правда ли? Могу представить, как вы аккуратно все просматривали. Что, если предать все это огню?
Она остолбенела.
— Никогда в жизни! Потом будете рвать на себе волосы. Надо все просмотреть. Но сначала...
— Сначала? Что, сначала?
— Я хочу кое-что показать вам, Эдвард.
Что-то в ее голосе насторожило его. Она извлекла конверт из нагрудного карманчика на фартуке.
— Эдвард, может, это и не то, о чем я думаю... на что я надеюсь... но это письмо вашему брату. Оно до него так и не дошло.
Совсем озадаченный, он взял из ее рук конверт, взглянул на адрес и сразу узнал почерк.
— От Флер, — задумчиво проговорил он и осторожно, словно боясь спугнуть содержимое, открыл конверт и пробежал глазами первые строки. Фиона увидела, как у него распрямились плечи. Он глубоко вздохнул и посмотрел на нее. Это было то самое предательское письмо, которое Флер послала Роберту. Неполученное письмо.
Эдвард Кэмпбелл тяжело опустился в кресло у стола, спрятал лицо в ладони и некоторое время так сидел. Фиона подошла к нему, склонилась и положила руку ему на плечо. Он поднял голову. У него был такой вид, словно он сбросил добрый десяток лет. Даже глубокие складки на лице как будто разгладились. — Значит, это все-таки был несчастный случай, — произнес он и зарылся лицом в клетчатый фартук; затем встал, обнял ее обеими руками, прижал к своей груди, наклонился и поцеловал. От души.
Фиона почувствовала, как по всему телу разливается блаженство.
Потом они занялись делом. Закончили где-то в полночь, но хотя изрядно утомились, дух был бодр.
— Эту последнюю связку писем я сожгу в кухонном камине, — заявил Эдвард, поднимая корзинку для ненужных бумаг.
Фиона взяла метелку из шерсти для стирания пыли, которой она прошлась по последней книжной полке, и вышла в коридор. Дверь в комнату Ранги была открыта, и, проходя мимо, она заглянула туда. Эдвард стоял у портрета Ранги и улыбался. Словно моля ее о прощении за свои сомнения относительно Роберта. Рангимарие. Дорогая Рангимарие, которая по сию пору не утратила своей благодатной любовной власти в этом доме.
Они пили чай в молчании. Еще никогда дух гармонии не чувствовался столь реально в этом доме. Дети сладко спали, любимые и оберегаемые, хозяин наконец избавился от тяжкого бремени. А Фиона Макдоналд... она была счастлива тем, что помогла человеку, которого любила.
Они вместе дошли до ее спальни и остановились. Эдвард взял ее за руку:
— Спасибо за все, Фиона, теперь я могу спокойно уйти.
Ее глаза, неясные в слабо освещенном коридоре, смотрели на него вопросительно. И он ответил на этот вопрос:
— Я хочу сказать, что, наконец, узнал покой.
— Чем, например?
В глазах его вспыхнули бесовские огоньки.
— Ну... скажем, ухаживанием.
На следующее утро, когда Эдвард объявил, что едет в Уэйнвуд-Хиллз сразу же после завтрака, Фиона поняла, что была дурочкой, послушавшись своего сердца.
Виктория, сама того не ведая, только подсыпала соль на рану, сказав:
— Ну не глупый ли дядя Эдвард? Я его спрашиваю, чего ему надо в Уэйнвуд-Хиллз, а он говорит, что надо позарез позвонить по телефону. Я ему говорю: «Что за чушь, у нас же есть передатчик». И знаешь, Элизабет, что он ответил? Он сказал: «Малыш, нельзя же на весь свет Божий кричать по радио о своих секретах». Эти взрослые иногда глупее детей. Да, Дебора снова уехала в Данидин.
Значит, Дебора опять в Данидине, а Эдварду нужен телефон.
Это был не единственный визит Эдварда в Уэйнвуд-Хиллз за этот месяц, а Дебора не все время была в Данидине. Каждый раз, когда он возвращался, глаза его сияли, и это могло означать только одно. Весна шла по пятам за Фионой.
Однажды, видя, как Эдвард идет к конюшне, Труди заметила:
— Он стал совсем другим человеком. Что-то съедало его годами. Я думала, это гибель Роберта и потеря работы. Он тяжело взрослел. А сейчас стал опять тем прелестным мальчуганом, каким всегда был.
Фионе часто приходила в голову мысль о Хью Алегзандере. Она была уверена, что ему бы понравилась эта новая Труди, которая носила брюки, а не юбки до пят, Труди, лицо которой будто вновь расцвело, которая смеялась гораздо чаще, хотя по временам впадала в какую-то тихую задумчивость. Фионе ужасно хотелось сыграть роль Промысла Божьего и как-то призвать Хью Алегзандера на катере в «Бель Ноуз» или иным способом содействовать встрече двух этих людей. Но, увы, «Бель Ноуз» не из тех мест, где вот так ни с того ни с сего встречаются люди из разных краев. Разве только летом, когда в часовне Четырех ветров бывает служба, но к тому времени Хью Алегзандер уже уедет.
Фиона как-то сказала Эдварду:
— Почему бы нам не совершить богослужение в часовне в начале ноября?
Эдвард покачал головой:
— Едва ли что-нибудь из этого выйдет. К тому же у нас в это время дел по горло — овцы ягнятся.
Хозяйство требовало все больше сил. Фиона очень уставала, так как приходилось обслуживать еще и стригальщиков, приехавших на раннюю стрижку. Дебора гостила у них три дня, хотела помочь, но принесла лишь ненужные беспокойства. Фиона постаралась не реагировать, когда Дебора бросила:
— Эдвард считает, что тебе ни за что не справиться... ведь ты никогда не стряпала на стригальщиков.
Фиона видела, что Дебби больше мешает, чем помогает, и злилась на Эдварда, который упорно стоял на своем и считал, что она просто страшно устала.
— Это все еще цветочки. Когда все стригальщики съедутся к декабрю, будет вообще не до школы. Так вы не хотите, чтоб Дебби приезжала в следующий раз?
Фиона вспыхнула:
— Эдвард, не мне выбирать, а вам.
Он пристально посмотрел на нее. Она перехватила его взгляд и торопливо произнесла:
— Эдвард, я понимаю, что наговорила на Дебби, я просто не сдержалась.
Он рассмеялся и вышел, бросив через плечо:
— Посмотрим, как вы запоете в декабре.
И она почувствовала себя маленькой девочкой.
Время шло, и они немного приходили в себя; скоро весь загон был забит ягнятами. Ноябрь одарил их лилиями и золотым дождем. Дети закончили экзамены. Фиона была довольна результатами и надеялась, что в экстернате также будут довольны. Рододендроны и азалии осыпались, а лилии Мадонны, рождественские, как их здесь называли, вытянулись и готовы были распуститься. Они уже пробовали молодую картошку и спаржу. Воистину в этих краях все было вверх ногами.
