бледно-желтое болезненное лицо с выступившими скулами изображало недовольство.
– Ну здравствуй, – сказала она и кашлянула в кулак. Почти каждое ее дыхание сопровождалось неприятным хрипом.
– Мама, что с тобой? – искренне забеспокоился я, взяв ее за руки.
Она злобно одернула их, со словами «не твое дело»; развернулась и пошла в кухню. Я закрыл дверь и двинулся следом, окидывая взглядом комнату, в которой я прятался по вечерам и ночам во время ее пьяных дебошей; видел коридор, по которому бежал, припадая на одну ногу, когда она шваброй, из-за того, что я вылил ее водку в раковину, со всей дури хотела меня ударить по голове, но я успел подставить колено.
– Ну и что ты пришел?
– Проведать тебя.
– Проведал?
– Д-да.
– Свободен.
– Н-но…
– А может ты хотел похвастаться вот этим? – Она схватила со стола газету и кинула ее в меня. На странице виднелся мой рассказ. – Или вот этим? – Она пустила по столу телефон, где в группе «VK» одного бара висела запись моего выступления.
Это оскорбило меня куда сильнее любых матерных слов.
– Кому это сдалось вообще? Ха-ха-ха.
Страшная, неистовая злоба вдруг вспыхнула в сердце. Все те эмоции, которые я копил и держал при себе, зная, что до добра они не доведут, с неудержимой силой рвались наружу. Ярость, бушевавшая во мне через край, ударила в голову. Я вскочил, уронив стул, смахнул все со стола и со злобой схватил мать за горло. Клянусь, я бы убил ее, если бы какое-то внутреннее чувство, пришедшее свыше, не остановило меня. Мать испуганно отодвинулась назад, держась рукой за шею. Я выбежал с кухни, сильно ударив рукой по двери. Но боли я не почувствовал.
«Да к черту ее! Да что ей будет! Всю жизнь порола как не в себя, ела черт пойми что, курила по пачке сигарет в день и ничего! Любой нормальный человек давно бы уже помер, а ей как будто вообще плевать!» – и много еще подобных мыслей носилось у меня в голове и слетало с языка, когда я в бешенстве сбегал по лестнице.
Только на улице, пробежав метров пятьдесят, я остановился. Тяжело дыша, я прислонился спиной к дому. Давешняя ненависть коркой окутала мое сердце, превратившись в противную ноющую боль. На место ненависти к матери пришла еще большая ненависть к самому себе, и печаль, окутавшая разум. Я чертов псих… Но разве имела она право говорить такое, разве я не могу теперь сделать это после стольких лет издевательств? Я поднял глаза в небо. Нет, видимо не могу. Стало до боли тошно, в груди что-то ныло. Я ходил туда-сюда, обдумывая все происшедшее. Наконец я сел на скамейку и, опустив голову, накрыл ее руками.
Мне хотелось сейчас же пойти извиниться, но мое прошлое, все то, что мать делала со мной, разом навалилось в моем мозгу, придавив меня так сильно, что я уже не мог встать.
«К черту ее, Макс. Забудь ее, так будет лучше», – посоветовал мне мой мозг.
Разговорившись с Дашей во время прогулки, мы потеряли счет времени. Но счастью, как мне очень хорошо известно, не суждено длиться вечно. Завибрировал телефон в кармане. Я не хотел брать трубку, но он звонил уже две минуты без остановки, и я сразу понял – что-то произошло.
– У аппарата, – сказал я весело. Но мое веселье быстро улетучилось. – Что?.. Как давно?.. Как это случилось?.. Я скоро буду.
Даша посмотрела на меня и в один миг изменилась в лице.
– Звонила соседка моей матери, сказала…
– Поехали скорее, – перебила она меня.
Я совсем не запомнил того, что происходило во время нашего движения к матери. Даша, кажется, шла рядом, но я не смог запомнить выражения ее лица, все точно смешалось.
Наконец мы добрались до материной квартиры. Я незамедлительно направился в комнату, но стоило мне переступить порог, как я тут же замер. На кровати лежала ужасно худая женщина; ребра ее выпирали под кожей, руки, сложенные на груди, стали совсем тонкими, точно у ребенка. Голова была чуть наклонена в сторону; ее лицо совсем посерело, глаза были закрыты. Я прислушался, надеясь уловить хоть один вздох, хоть один хрип, но все было тщетно; вокруг была полная тишина, даже часы не работали. Никогда в жизни тишина не была для меня более ненавистной чем сейчас.
Раньше я очень часто думал об этой ситуации. Что я буду чувствовать, когда человек, столько лет отравлявший мою жизнь, умрет? Буду ли я радоваться? Буду ли я плакать? Буду ли я вообще хоть что-нибудь чувствовать, кроме холодного равнодушия?..
Я принес с кухни стул и сел рядом с диваном, уставившись на мать. Она, мне показалось, тоже смотрела на меня, не открывая глаз. Затем я вдруг вскочил, открыл окно и снова сел. Затем встал и закрыл окно. Я совсем не понимал, что делал, мне казалось, что у меня жар. На лбу выступила испарина, все тело вспотело. Мне казалось, что я в бреду. Я медленно приземлился на стул, опустил голову. Пару минут я молчал, а Даша и пришедшая соседка – пожилая женщина с коричневой шалью на плечах – кажется, просто не знали, как реагировать, а потому также молчали.
– Вы уже вызывали скорую? – устало спросил я.
– Да…
– Что вам сказали?
– Сказали, что скоро приедут. Она умерла сегодня утром.
Соседка говорила что-то еще, но я уже не слушал. Я совсем забылся, ушел в себя. Мой мозг, видя почти остывшее тело родителя, начал искать в глубинах подсознания редкие моменты, когда мать проявляла заботу по отношению ко мне. Я помнил, как она целовала мое ушибленное колено, когда я в детстве споткнулся о что-то; помнил, как она бегала вокруг меня и приносила еду и воду, когда я с температурой лежал в кровати; помню, как она искала меня чуть ли не по всем домам, когда я не пришел домой вечером, а когда пришел начала расспрашивать о том, не хочу ли я есть и все ли у меня нормально; помню, как она тихо накрывала меня одеялом, когда я уснул за столом, готовясь к важной контрольной в школе.
Что бы этот человек ни сделал, он все равно остается моей матерью, и как бы я его ни ненавидел, я все равно не могу полностью отделаться от него. Но я не плакал. Если бы от меня потребовали описать мое настроение одним словом, то я бы сказал, что оно никакое. Не плохое и не
