— Мама, мама! — продирается сквозь гул в ушах и шум праздничной суматохи звонкий детский голосок. — Мамочка моя, это ты! — слова летят, словно острые стрелы, пронзают душу и выворачивают ее наизнанку, лишая меня стабильной точки опоры.
Обессиленная, падаю на скамью, прикусываю губу до крови, чтобы не разреветься в голос, но оказавшаяся рядом со мной малышка смотрит на меня с таким восхищением и преданностью, что я через силу глотаю колючий ком в горле и разглядываю её сквозь пелену затуманенного слезами взгляда. Замираю парализованным сусликом, боясь вдохнуть и, не сдержавшись, все же разреветься.
На меня взирает маленькое чудо с большими зелеными глазищами. Рыжие кудряшки в беспорядке торчат из-под вязаной шапки с огромным помпоном. Чуть вздернутый носик усеян россыпью ярких веснушек.
Малышка слегка морщится, и пухлые губки дрожат, словно она вот-вот расплачется.
— Мама, — вновь, только уже еле слышно шепчет девчуля, не сводя с меня глаз. Протягивает ручки в пушистых варежках и касается моей щеки, смахивая набегающую слезинку. — Не плачь, я же тебя нашла.
Не могу оторвать взгляд от этих наивных детских глазок, от этого маленького носика и ярко-рыжих кудряшек. Они, словно мой личный запал бикфордова шнура, что, сгорев, взорвет, к чертям собачьим, налаженную с таким трудом жизнь.
— Малышка, я не твоя мама, — через силу выдавливаю из себя. — Ты меня с кем-то спутала, крошка.
— Нет. — Она уверенно качает головой и хватает мою ладонь, крепко сжимая ее своими маленькими пальчиками, — пойдем, — тянет меня со скамьи куда-то в сторону катка. — Там папа.
Перевожу недоуменно-растерянный взгляд на Василису, с интересом наблюдающую за всем происходящим. У сестры такое выражение лица, что у меня закрадывается подозрение о ее участии в этом спектакле. И если это так, я ни за что ей этого не прощу.
— Не-е-е-ет, — качает она головой, выпучив глаза, будто прочла мои мысли, — Я не при «делах», — все той же бессловесной пантомимой оправдывается она.
— А кто же? — Немой вопрос в моих сощуренных глазах, с подозрением взирающих на нее.
— Не знаю. — Сестра вновь качает головой.
— Мамочка, ну пойдем же! — Малышка вновь старается обратить на себя мое внимание, нетерпеливо дергая за руку.
Перевожу на девчушку растерянный взгляд и, соскребая взорвавшийся мозг в кучку, пытаюсь найти правильные слова для отказа и объяснения.
— Иди, — негромко подталкивает меня Василиса на поступок, продолжая разглядывать крошку, что все еще пытается поднять меня с лавки.
«Я не могу», — даже не шепчу, просто мысленно вопию к ее и своему разуму.
«А почему нет?» — Лиса снова пожимает плечами и вопрошает взглядом, полным непонимания.
— Ну чего же ты сидишь? — нетерпеливо всхлипывает ребенок. — Папа уже, наверно, меня потерял. — В больших зеленых глазках переживание и испуг смешиваются в ядреный коктейль, а пара капель чисто детской непосредственности служит секретным ингредиентом, способным опьянить с одного глотка даже стокилограммового бугая.
Во мне килограммов вполовину меньше, и мне хватает лишь втянуть носом запах этого пагубного напитка.
Поднимаюсь на ноги, беру малышку за руку покрепче и позволяю вести себя этому маленькому путеводному клубочку. Разум шепчет: «Мы лишь доведем ее до родителя, сдадим с рук на руки и тут же ретируемся. Пусть отец сам разбирается со своей дочкой и объясняет, что нельзя вот так вот запросто подходить к незнакомым людям».
Иду, с горем пополам переставляя вмиг отяжелевшие ноги. Уговариваю себя, что все это просто нелепая ошибка. Прикусываю губу до боли, до кровоподтека, сдерживая рвущийся наружу вопль раненой львицы, лишившейся своего малыша. Боюсь напугать кроху, что так доверчиво вложила свою маленькую теплую ладошку в мою заледеневшую ладонь. Боюсь даже на секунду представить, что, не случись четыре года назад той трагедии в роддоме, сейчас бы я шла за руку со своей дочкой.
— Папа, папочка! — кричит девчушка и сильнее тянет меня вперед.
Откуда берётся столько сил в этом хрупком тельце?!
— Папуля, я ее нашла!
Столько восторга и радости в каждом чуть коряво произнесенном ею слове, но это детское счастье разрывает мое сердце на мелкие кусочки. Этот наивный самообман лишает силы воли. Мне так хочется закрыть глаза и представить, что все это правда, всё по-настоящему. Я и впрямь ее мама, просто отлучилась на минутку за сладкими горячими пончиками, чтобы есть их потом всем вместе под согревающие звуки разлетающихся по воздуху праздничных мелодий и кристально чистого детского смеха.
Но это не так. Это далеко не так.
— Фаня! — Встревоженный мужской голос так резко контрастирует с окружающей нас беззаботной атмосферой праздника, — Фаня, ты куда убежала?! Нельзя так!
— Я. Её. Нашла! — повторяет ребенок одно и то же с придыханием, кивая на каждое слово. А мужчина в какой-то прострации, стоит перед малышкой на коленях, держит крепко за плечи и словно сканирует ребенка взволнованно-внимательным взглядом.
— Со мной все в порядке пап! — нетерпеливо сопит девчушка и тянет меня за руку, стараясь выставить вперед, будто ценную находку.
Мне бы развернуться и уйти. Ведь моя миссия выполнена: ребенок в руках родного отца. Только я стою столбом и путаюсь взглядом в разметавшихся на ветру прядях стильной мужской стрижки. Кончики пальцев покалывает от желания запутаться в них, смахнув со лба непослушную прядь.
— Спасибо вам. — Мужчина поднимает голову, и сердце мое моментально забывает о своей прямой обязанности, резко падая вниз, а затем подлетая к самому горлу.
«Он красив! Чертовски красив!» — мелькает мысль на задворках сознания. Взгляд его чарующих серых глаз моментально пробуждает ошалелых бабочек в моем животе, тех, что сдохли четыре года назад вместе с наивной верой в любовь до гроба.
Черт! Это так необычно и безумно приятно… было бы, если бы не одно маленькое «но».
Я больше не верю мужчинам. Я сторонюсь отношений. Я не хочу…
— Да не за что, — все-таки нахожу в себе силы ответить и аккуратно высвобождаю свою ладонь из цепкого захвата детских пальчиков. — Ты больше не убегай от родителей, — советую девчушке, стараясь улыбнуться как можно радушнее, — а я, пожалуй, пойду.
— Нет! — Крик малышки острым клинком врезается в душу, застревает комом в горле и срывает плотный саван забвения с похороненных воспоминаний. — Не уходи, мамочка, пожалуйста! — захлебывается она слезами, разрывая мою душу в клочья.
Эти слова, полные отчаяния и боли, эти глаза с океанами непролитых слез. Эта ладошка, с надеждой цепляющаяся за мою руку. И это необъяснимое чувство необратимости и судьбоносности момента.
ГЛАВА 5
ИГНАТ
Мой гениальный план умотать неугомонную дочь до беспамятства в Торговом центре с треском проваливается: она не только не забывает о походе на ледовую арену, но еще и время контролирует — научил, на свою голову, в часах разбираться!
Как только мы с аппетитом доедаем последний сладкий блин и я, словно сытый кот, слопавший килограмм свежевыловленной кильки, откидываюсь на спинку дивана, лелея лишь одно желание — быстрее добраться до дома и завалиться на диван перед телевизором, Фаня начинает суетиться.
— Папа, мы опоздаем! — В её голосе слышится паника, на кончиках пушистых ресниц подрагивают слезинки, отчего мое сердце сжимается, и я вынужден распрощаться с идеей пропустить поездку на каток.
Безропотно поднимаю свой расслабившийся зад, вынимаю гномыша из детского кресла, прижимаю к себе и успокаивающе поглаживаю по начинающей вздрагивать спине. Целую огненную, душисто пахнущую макушку и спешу с дочуркой на руках к эскалатору.
Гардероб, где очередь длиннее, чем в отдел упаковки подарков.
Парковка, выезд с которой — тот еще квест в условиях праздничного ажиотаж!
Дорога, с запутанным маршрутом, потому что точка нашего очередного развлечения — «там, где на площади елка и большой Щелкунчик!» Четкое и категоричное описание от Фани.
