не понадобится позировать.
— Хорошо, — кивнула я, пытаясь надеть на замёрзшую ступню носок. Руслан остановился, посмотрел на этот процесс странно жарким взглядом, а затем отбросил в сторону очередной карандаш, перехватил мою ногу, стянул с неё носок и… начал целовать пальцы.
Мягко, нежно, но страстно и отчаянно он любил меня там, среди кисточек, красок и карандашей, после того, как нарисовал эскиз к картине, которую позже назовут гениальной.
Я увидела её спустя две недели.
Руслан изобразил меня ангелом. Сидящим на камне ангелом с окровавленными крыльями, белым лицом и сияющими глазами.
Ангел смерти с лицом жизни…
Он словно перенёс частицу моей души на полотно, как Бэзил перенёс частицу души Дориана Грея.
— Может быть, если убить твою картину, умру и я? — улыбалась я, любуясь своими нарисованными волосами. И правда же, настоящие змеи…
— Не думаю. Дориан Грей умер, потому что у него была чёрная душа. А ты светлая.
— Не такая уж и светлая… — пробормотала я, как мне показалось, себе под нос. Но Руслан услышал.
— Такая. Поверь мне. Такая.
Я не верила.
Я знала: когда мы любим, то смотрим на объект своей любви через призму собственных чувств. Именно они раскрашивают нашу любовь в яркие краски и заставляют воспринимать всё радужным, сияющим, светлым…
Я была падшим ангелом. А они, увы, не светлы.
— А где твоя мама? — спросила я Руслана через несколько дней после того как «Ангел» занял почётное место на стене в гостиной.
Удивительно, но я, проучившись вместе с Русланом пять лет, не помнила, что стало с его матерью. Рассказывая о своих картинах, он говорил лишь об отце.
— Мама… — Руслан грустно улыбнулся, и я сразу поняла, что он скажет в следующий миг. — Умерла. Хочешь, покажу её тебе?
Я кивнула.
— Конечно.
Он показал. Но не фотографию — два портрета.
Один из них хранился в ящике письменного стола в гостиной, и автором его был отец Руслана. На портрете была изображена очень милая смеющаяся женщина в красном платье. Вокруг переливался сияющей зеленью лес, и казалось, что он смеётся вместе с ней.
К тому времени Руслан уже познакомил меня с работами отца, и я понимала, до какой степени эта картина не похожа на все остальные…
— Это он нарисовал незадолго до её смерти. Мама тогда уже не была такой. Рак меняет людей, и она стала… непохожей на себя. Отец нарисовал и положил сюда.
— А почему не повесил?
— Я не знаю, — Руслан пожал плечами.
Зато я, кажется, знала.
Я ведь тоже не захотела брать с собой в эту квартиру своё прошлое. Хотя вещи — это всё же не люди.
Второй портрет, сделанный самим Русланом, был всего лишь карандашным наброском улыбающегося лица. Быстрый и лёгкий, но очень живой и настоящий.
— Ты похож на неё.
— Я знаю, — Руслан провёл кончиками пальцев по краю рисунка. — Отец тоже так говорит. Особенно когда бывает мной недоволен. Мол, ты такой же мечтатель, как и она. Знаешь… — Он вдруг засмеялся. — Это ведь отец у меня художник. А рисовать тем не менее научила мама.
— Да?
— Ага. Хотя она сама никогда этому не училась, рисовала так, для души. И мы с ней вместе… Весь дом разрисовывали. Особенно перед Новым годом. Рисовали на стёклах Деда Мороза, Снегурочку и символ наступающего года.
Руслан говорил с большой нежностью и теплом в голосе, но я слышала в нём тоску. Неизбывную, щемящую, вечную тоску, с которой ничего нельзя поделать. Только смириться.
— А давай сделаем так в этом году?
— Как?..
Он будто очнулся после долгого сна, и не сразу понял, о чём я говорю.
— Разрисуем весь дом. Ну или хотя бы стёкла…
Несколько секунд Руслан молча смотрел на меня. Потом улыбнулся — и, клянусь, в этой улыбке был свет миллионов звёзд.
— Давай!
Я тоже улыбнулась, а затем обняла его.
Наша с Русланом тоска… она была очень разной. Да, мы оба тосковали по матери, которой больше не было рядом с нами. Только его мама осталась в душе Руслана светом и теплом, моя же…
Моя мне только снилась. А потом я просыпалась и понимала, что мамы у меня нет.
Нет… и никогда не было.
Той же ночью Руслан задал осторожный вопрос:
— Вера… а почему ты жила одна?
Он выбрал самый подходящий момент. Разнеженная, убаюканная его любовью, я не смогла не ответить.
— У моих родителей другие семьи. У обоих.
Руслан задумчиво погладил меня по голове.
— Я не понимаю…
— Тут нечего понимать. — Я легла на его грудь и закрыла глаза. — Так бывает. Они оставили меня в прошлом, а сами ушли в будущее. И в их будущем мне места не нашлось.
— Почему?
Кажется, он действительно не понимал.
— Как твой отец закрыл портрет твоей мамы в ящике стола. Как я не взяла сюда свои вещи. Так и они оставили меня. Я была плодом их совместной жизни. Они слишком долго терпели её… И вспоминать больше не хотят.
Руслан молчал так долго, что я даже почти уснула.
— Вера… но ведь ты — не вещь и не портрет. Ты живая.
— В этом и беда, — я улыбнулась. — С вещами всё гораздо проще.
Они не напоминают о себе регулярными телефонными звонками.
— Ты… скучаешь по ним?
Я ответила, не колеблясь:
— Нет.
Больше Руслан ничего не спрашивал, и я вскоре уснула, уставшая после его нежной, но яростной любви.
На самом деле я скучала. Только не по родителям.
По себе.
Несколько дней спустя пошёл такой снегопад, что улицы стали белыми, чистыми и пушистыми буквально за пару часов. И, глядя на это, я вдруг вспомнила, что скоро Новый год.
— А чем рисуют на стёклах?
Руслан улыбнулся и ласково поцеловал меня в нос. Я понимала, что ему, наверное, смешон мой вопрос, но я действительно не знала.
— Вообще есть специальные краски для стекла. Но ты не о них, я понял. Мы с тобой будем рисовать гуашью.
— Гуашью…
Я покатала это слово на языке. У него был вкус детства. Сладких карамелек, шарлотки с яблоками, шоколадных конфет и медовых пряников. Всё это когда-то давно у меня было на Новый год.
—
