— Вы уже ели? — неожиданно спросил он.
— Нет, — ответила она, отвлекаясь от своих мрачных мыслей.
— Я так и предполагал. Здесь никто не ужинает так рано. Так что я рискну заказать для вас еще раз местный деликатес, это блюдо готовится из теста… Тесто нравится всем, так что я буду застрахован от обвинений в шовинизме или чем-то еще.
В его голосе послышалась издевка, и Линнет стало неловко.
— Я могу поесть в отеле… — начала было она, чувствуя себя неудобно от того, что он заказывает ей еду, тогда как она хотела отклонить его предложение. Но это было глупо, ведь счет в отеле оплачивал тоже он. Ее угнетала и раздражала его простота, но еще больше — его мужественность, и ей хотелось уйти.
Но было слишком поздно; он уже подозвал официанта, тот записал заказ и исчез. Ее бегство откладывалось, по крайней мере, на время, нужное для того, чтобы приготовить и съесть блюдо. Ей ничего не оставалось, как смириться с овладевшим ею чувством неловкости.
— Косима постоянно говорит о вас, — заметил он, — все время повторяет: «Когда снова придет Линнет?»
Линнет задержала дыхание.
— И что… что вы ей ответили? — спросила она, запинаясь.
— А как вы думаете? Что я принесу вас домой, празднично упакованную и перевязанную розовой ленточкой?
Это не ответ на вопрос, кисло подумала она. Но его слова прозвучали так, как будто она должна была понять их суть. Макс ди Анджели рассчитывал получить то, что хотел.
Официант принес им макароны с соусом из ветчины и сыра и графин с охлажденным белым вином. Все было просто и превосходно, и Линнет не могла не сознаться, что ей все нравится.
— Косима — ребенок, который может дать любовь и привязанность, но не сразу и не каждому, — рассудительно сказал Макс, — я думаю, что вы поживете у нас две недели как гостья, а в конце этого срока сами решите: останетесь или нет.
— Вы, вероятно, считаете само собой разумеющимся, что я останусь, — резко ответила Линнет.
Он пожал плечами.
— Почему нет? В данный момент вы птичка без песни. Но здесь, в Италии, вы будете окружены музыкой и красотой. Косима сейчас нуждается в человеке, похожем на вас. Может быть, и вы в ней нуждаетесь?
Он не знает, что говорит. Это невозможно. Ее любовь к Кэсси происходит из того факта, что она была дочерью Джоанны, а он не может этого знать.
Но это было правдой. Если она сейчас уйдет, то навсегда оборвет нить в свое детство.
И вместо того, чтобы сказать то, что она собиралась сказать, Линнет спокойно ответила:
— Хорошо, синьор. Две недели.
Певчая птичка попала в позолоченную клетку, подумала она печально, даже сейчас не понимая, почему она переменила свое решение и согласилась жить под одной крышей с этим человеком, которого не любила и которому не доверяла.
Конечно, ради Кэсси, убеждала она себя, ради моей дружбы с ее матерью. Но как бы она ни объясняла это, Максимилиано ди Анджели заставил ее сделать то, чему противился ее инстинкт самосохранения.
Линнет должна была обосноваться в «Кафаворите» на следующий день. Но, цепляясь за свою независимость, Линнет настаивала на том, чтобы поехать домой за вещами и личными принадлежностями.
— Пустая трата времени, — нетерпеливо возразил он.
— Я приехала без вещей, — твердо сказала она. — Я не могу так жить целых две недели.
— И для этого вы собираетесь возвращаться в Англию? В Венеции полно магазинов, и во всех лучших для меня открыт счет.
Позволить ему обеспечить ее гардеробом? Решительно нет! Она отлично представляла дорогие магазины, где он был постоянным покупателем.
— Я не могу так поступить, — спокойно возразила она.
— Почему? — изумился он. — Вы не будете мне ничем обязаны, если боитесь именно этого. Если же вся проблема в деньгах, я думаю, что билет на самолет в Англию не дешевле, чем затраты на покупки, не так ли?
— Да, это так, — согласилась она. — Но я хочу привезти свои собственные вещи, синьор. И я сама оплачу авиабилет.
— Вздор. — Он презрительно взмахнул рукой. — Кроме того, раз вы собираетесь жить в моем доме… или остановиться в нем как гостья… вы должны перестать называть меня синьор. Надеюсь, «Макс» не будет стоить вам больших усилий?
Линнет сглотнула.
— Думаю, что нет, — неохотно ответила она, хотя боялась, что его имя застрянет у нее в горле. Имена были для друзей — или, по крайней мере, для людей, которых связывают дружеские отношения. Сложно обращаться по имени к человеку, к которому испытываешь глубокую, жгучую, скрытую злобу. Нужно быть очень хорошей актрисой, чтобы суметь долгое время скрывать свои чувства.
Он настоял на том, чтобы проводить ее до отеля, но прежде, чем они покинули бар, Линнет заметила, что он махнул рукой темноволосой женщине, с которой разговаривал, когда она пришла. Линнет подозревала, что он вернется сюда, как только избавится от нее. Она не совсем понимала, почему испытывает чувство вины за то, что отвлекает его от личной жизни.
Пока они шли, стало садиться солнце, и Венеция купалась в последних золотистых лучах заката.
— При таком освещении Венеция подобна стареющей, но все еще прекрасной куртизанке, уверенной в своем очаровании, — задумчиво сказал он.
Линнет внимательно посмотрела на него. Не было сомнений, что он любит этот город и чувствует общность с ним. Нет также никаких сомнений, что он заботится о своей дочери.
Но она чувствовала, что за его любовью стоит самонадеянное чувство собственности. Как будто все законно принадлежит ему по праву рождения и он никогда не сомневается в абсолютности своего права.
Она сдержала дрожь.
— Венеция очаровательна, — согласилась она, стараясь отвлечься от размышлений о его личной жизни.
Джоанна жила с этим человеком; он был ее мужем, ее любовником. В далеких уголках ее памяти сохранилось воспоминание об одном вечере в Верн-Холле, незадолго до отъезда Джоанны в Италию на собственную свадьбу и о том, как хихикали некоторые из ее подруг.
«…Все знают, что итальянцы замечательные любовники…», — говорила одна из них, но, заметив, что это услышала и Линнет, которая была намного моложе, сказала: «Ш-ш-ш».
Теперь Линнет даже не желала знать, имеет ли это отношение к человеку, который был рядом с ней, не желала даже думать о таких вещах, хотя это было трудно, потому что она была уверена, что скоро он заспешит к той красивой женщине. Ее враждебность к нему обострялась и усложнялась чем-то, чему она не знала названия… неясная, порочная прелесть как-то воздействовала на нее.
Она так запуталась в своих размышлениях, что почти пропустила все, что он говорил ей о ее переезде в «Кафавориту». Ужаснувшись, она взяла себя в руки и стала внимательно слушать, потому что была уверена, что он не из тех людей, кто так просто прощает ошибки. Его тон был сейчас сух, это был тон нанимателя, который обращается к тому, кто должен слушаться его указаний, и Линнет была оскорблена этим. Когда они подошли к отелю и она почувствовала, что он скоро уйдет, то не смогла удержаться, чтобы не сказать:
