руках пододеяльник, и, задыхаясь, орал от душившей его ярости:
– Ты, Кропот, – дрянь! Ты – дерьмо, дерьмо, дерьмо!…Ты дрянной пацан!…Ну, ладно, они…А ты? Тебе плохое про человека ляпнуть – раз плюнуть! Ты про Стеллу трепал, что она будет твоя, а она тебе по мордасам, по мордасам, ха-ха-ха! Ты и про Нинку трепал…И про кого не лень трепал…А Стелла… – она лучше всех!…А ты, Кропот, – дерьмо, дерьмо, дерьмо!…
И он ещё долго орал, как припадочный, словно не мужик, а худая неврастеничная баба. А также рвал в клочья пододеяльник. Хотя оторопевший Виктор, испуганно покрутив пальцем у виска, давно удрал на улицу. И уже прибежавшая Лидия Николаевна успокаивала посеревшего, будто тюремная стена, сына, а тот всё орал и орал о человеческой подлости…
2
Известно, от любви до ненависти – один шаг. В юности же – и того меньше. Утром следующего дня внешне спокойный Юрий, с построжавшим лицом и непреклонно сжатыми губами, шагал к совхозной конторе. Он предварительно позвонил туда и договорился со Стеллой, что они встретятся в коридоре.
Кондрашов направлялся на свидание с девушкой с намерением твёрдо расставить «акценты, запятые, точки и иные знаки препинания» в их отношениях. Для него не подлежало никакому сомнению то, что Кораблёва, конечно же, опровергнет грязные измышления, или, как пишут в прессе, надуманные инсинуации на её счет. И тогда он скажет ей, что она для него – Тёплый ключ для подснежника, Ёлочка в новогодний утренник, свет замерзающему путнику, звезда затерявшемуся мореплавателю, глоток кислорода безнадёжно больному…И не может быть такого, чтобы его откровение не тронуло ту девочку, что поселилась внутри Стеллы. Оно тронет её, да ещё как тронет! И дрогнет её сердечко, и рухнут неприступные стены снежного замка, и оттает она, и поддастся его напору, и произнесёт заветное: «Да!»
Кораблёва ждала его в условленном месте.
– Салют! – подходя к ней, постарался непринуждённо произнести приветствие юноша, но голос у него продребезжал металлической пластиной.
– День добрый, Юрочка! – доброжелательно ответила ему девушка, окинув его пристальным участливым взором. – Как ты? Как здоровье?
А с Кондрашовым что-то произошло: заранее приготовленные красивые выражения и обороты вылетели у него из головы. И он, непредсказуемого для самого себя, вступил в диалог не с комплиментарной части, а с тяжеловесного вопроса, который превращал их общение в официальный обмен информацией.
– Стелла, тебе известно, что Сытин…ну…заказал твоего… папу? – затаив дыхание и опустив от напряжения взгляд, осведомился он.
– Да, – однозначно подтвердила двусмысленное обстоятельство студентка. – Мне об этом говорили в областном УВД. Доказательств тому нет, так какой же заказчик их оставит.
– И что отец…этого…Эдуарда с Сытиным заодно?
– Да, в уголовном розыске так считают, потому что Хорин компаньон Сытина, – продолжила безжалостно топтать его чаяния Стелла.
– И ещё: Кропот мне трепанул своим поганым языком, что ты…выходишь замуж за Эдуарда?
– Да, – очень твёрдо ответила девушка. – Это так.
– Ты…согласилась!? – подняв глаза на Кораблёву, отшатнулся от неё Юрий.
– Да, – не отвела от него своего взора студентка.
– Ты…Ты…Ты будешь женой человека, на котором кровь твоего отца?! – отказываясь воспринимать услышанное, прикрыл рот рукой юноша, боясь сорваться на крик.
– Нет, – твёрдо проговорила Стелла. – Я буду женой Хорина Эдуарда. Даже при Сталине сын за отца не отвечал. А Эдик разорвал отношения с ним…
– Нет! – перебил её Кондрашов. – Нет: ты будешь женой кровавого ублюдка…
– Юра! Думай, что говоришь! – раненой птицей вскрикнула Кораблёва. – Если ты не хочешь потерять то…то хорошее, что было между нами…
– Эх ты! – практически уже не слушал её юноша. – Эх ты! – и горький-прегорький комок разочарования сжал его горло. – Ну ладно, Кропот – такой же, как все…Я – такой же, как все…Все – такие же, как все…Но ты-то!…Но ты-то!…Ты…Знаешь, что ты сделала? Ты убила ту девочку, которая была внутри тебя! Убила!…И ты тоже стала такая же, как все…
Спазмы с неимоверной силой сдавили его глотку. И Юрий, разом постарев на тысячу лет, горестно махнул рукой, вынося не подлежащий обжалованию приговор:
– Прощай. Я больше не люблю тебя. И я не приду тебя провожать.
Он сгорбился, съёжился, скрючился и дряхлым старцем, которого разразил кондрашка, пополз прочь…
3
В ремонтных мастерских вовсю кипела работа: сельские механизаторы готовили тракторную технику к весенне-полевым работам, к скорому пришествию весны.
Опытный тракторист Иван Коколев с сыном «обували» трактор, натягивая на каретки гусеницу. Начальный и конечный траки гусеницы они уже замкнули в цепь, забив наполовину металлический палец в крепёжные отверстия. Однако дальше железный штырь шёл «с натягом», так как траки перекосило. Коколев пытался ломиком выправить их, пыхтя от натуги и демонстрируя при этом неисчерпаемый ассортимент ненормативной русской лексики, а его сын, тем временем, со всего маху бил кувалдой по головке пальца, стараясь загнать фиксатор на место.
Механизатор Степан Кузьмин кран-балкой, которую ещё называют тельфером, в подвесном виде транспортировал громадное заднее колесо трактора «Беларусь» к вулканизаторской для починки.
Слесарь-ремонтник Валентин Крючков затачивал затупившееся зубило на наждачном станке так, что искры летели, как при извержении вулкана.
Кондрашов тоже ударно трудился, помогая Володе Попову демонтировать с трактора вышедший из строя двигатель.
В мастерских от производимых работ раздавался грохот, лязг, визг и прочий невообразимый шум, издаваемый людьми и техникой. И вдруг…
И вдруг всё стихло! Всё и вся замерло! Время приостановило свой безостановочный бег! В помещении волшебно просветлело, а оборудование засветилось, отражая сказочное сияние. Даже древний гидравлический пресс прекратил «пыхтеть» над подшипником, загоняемым в гнездо детали, ибо постыдился осрамиться в сей торжественный миг. Юрий, по наитию уловив происшедшую перемену, повернулся в сторону входа в ремонтный цех, откуда исходил таинственный звёздный свет, и увидел…Стеллу!
Она элегантно отмеривала пространство, чеканя каблучками шаги по металлическим квадратным плитам. Для окружающих – до головокружения недоступная и прекрасная, статная и грациозная – глаз не оторвать! И от одного вида её выразительного милого лица, пленительного мимолётного взора, летящей походки замирала техника, коченели изваяниями деревенские киборги в робах, завистливо потупилось тусклое и скупое зимнее солнце, заглядывавшее в окна. И даже, казалось бы, бездушные снежинки, вопреки всем законам природы, не таяли на беспредельных изогнутых ресницах девушки.
Андроид Ванюша Коколев разинул рот, рискуя проглотить массивный ломик. Его заколдованный сын, по инерции бесшумно раскачивая кувалду, грозил вдарить ею не по головке металлического пальца, а родному батяне по тому же месту.
Степаша Кузьмин зомбированным раззявой и раздолбаем припёр огромадным тракторным колесом завгара Федю-третьего к стеллажам с деталями, не замечая грубейших нарушений правил техники безопасности, а заодно и страданий начальника. Сам Федя-третий, от космических перегрузок вывалив на плечо язык, заворожённо сносил пытки и не «лаялся» на подчинённого, боясь нарушить высокую триумфальность момента.
Очарованный Валюша Крючков, источив на наждачном круге зубило до основания, сверхпрочным корундом полировал уже свои прокуренные ногти, подобно моднице с глянцевой обложки журнала «Вог».
Кондрашов с испачканной
