— Нет, я не жду, что меня примут за твоего землекопа; мне нужно, чтобы меня сочли вольным торговцем, имеющим собственное судно, устроившимся к тебе под видом землекопа лишь из-за твоей очаровательной маленькой бухты.
В последних словах она уловила неприятный намек.
— Ах ты, ублюдок.
— Я всегда был ублюдком, дорогая, но все еще остаюсь твоим мужем.
Он сделал к ней еще шаг и, откинув ружье в сторону, заполучил ее в свои объятия и крепко прижал к своей груди, окутав своим жаром и сделав ее беспомощной. И умирающей от желания.
Этого хватило с избытком.
Марлоу долго терпел дурное настроение Лиззи, и теперь чаша его терпения, переполнилась. Он пытался объяснить, он принес извинения, он смиренно выдержал ее небезосновательный гнев, в то время как с того самого момента, как увидел ее на тропинке, хотел лишь одного — заключить в свои объятия и прижать к груди. И не отпускать, чтобы уберечь от беды. Выразить телом то, что не мог выразить словами.
Лиззи яростно, но тщетно сопротивлялась. Марлоу запретил себе думать о том, как она невесома и хрупка. Что он может сомкнуть свои огрубелые ладони вокруг ее тонкой талии. Он не мог позволить себе быть нежным. Нежность не испугает ее. А ее нужно было испугать. Испугать так сильно, чтобы она наконец прислушалась к тому, что он собирался рассказать ей о миссии. Чтобы она собрала вещи и бежала без оглядки из Гласс-Коттеджа, из Красного ущелья и из самого Дартмута. Бежала, чтобы выжить.
Но он не мог не думать, как хорошо было снова держать ее в своих объятиях после целой вечности наблюдения со стороны. Как не мог пренебречь приливом возбуждения, когда притиснул ее к себе и только несколько слоев ткани разделяли их тела.
Минуту назад ему казалось, что он ничего не чувствует, кроме разочарования и досады, но теперь ощущал лишь лихорадочный жар, исходящий от ее тела, и томительное желание, жгущее его кожу. Его желание было сравнимо с ревом моря в ушах, заглушающим все остальные чувства. Держа ее в объятиях, он уже не мог испытывать никакого разочарования.
Господи, он хотел ее!
Желание снедало его с того самого момента, как увидел ее на тропинке с ружьем, такую соблазнительную и дерзкую. Такую хрупкую, что казалось, живет лишь за счет твердости характера и силы воли. Он хотел заключить ее в кольцо своих рук, обнять и никогда больше не отпускать. Ему нужно было ощутить всей своей плотью хрупкую силу ее тела. Он хотел ее и ждал возможности, чтобы обнять и владеть. Бесконечно долго. Вечно. Всегда.
Возможно, она уже никогда не будет ему доверять, но, может, ему удастся уговорить ее выслушать его, чтобы он мог обстоятельно и честно объяснить свою миссию. И, видит Бог, он хотел ее соблазнить.
Ему до боли в сердце хотелось ощутить терпкий вкус ее податливых губ. Увидеть мягкую белизну ее лица и тела, залитого бледным лунным светом. Ощутить ее трепет, когда они наконец соединятся.
Зарывшись лицом все мягкие волосы, он не смог сдержать стона томления, вырвавшегося из груди. И его голову наполнил запах цитрусовых, Света и жара.
— Боже, Лиззй, как я соскучился по тебе! Как я хочу тебя! Как ты нужна мне! Ты пахнешь солнечным светом.
— А ты — рыбой.
Отстранившись на короткий миг, он ловким движением сорвал с себя шерстяной свитер и хлопчатобумажную рубашку и бросил на сырой сланцевый пол. Потом взял ее за запястье и прижал ее прохладную ладонь к своей груди, чтобы ощутить электрический разряд ее прикосновения.
— Так ведь я ловил рыбу, разве нет? — Он понизил голос до сиплого шепота. — Поэтому и пропах океаном, песком и рыбой. Теперь, когда ты снова уловишь этот запах, ты вспомнишь этот момент и то, как сильно я хотел тебя. Будешь вспоминать, как я тебя целовал. Как касался тебя. Как поднял твои юбки. — Он сопровождал свои слова действиями, собрав ткань в кулак. — Как коснулся твоей мягкой плоти руками и как попросил раздвинуть для меня ноги, Лиззи, чтобы я мог к тебе прикоснуться. Ты будешь вспоминать, как сильно я хотел тебя. Как сильно ты была нужна мне.
Она попыталась попятиться от него, бросая искоса взгляды на дверь, но он не выпускал ее из своих рук. Не мог. Ее дыхание стало поверхностным — наверное, от страха: он быстро терял выдержку — и еще от восторга предвкушения. Он не забыл, как его слова возбуждали ее. Мало-помалу наступая, он оттеснил ее к Стене.
— Бежать некуда, Лиззи. — Он крепко держал ее за юбки, хрипло шепча ей в ухо. — Я скучал по тебе. Господи, как же мне не хватало тебя!
— Нет, не скучал. Ты бросил меня, — прошелестели ее слова, когда она, упершись ему в грудь, пыталась оттолкнуть его, но лишь дала ему возможность лучше видеть ее маленькую грудь и ощутила животом твердость его возбуждения.
В своем воображении он тотчас нарисовал ее такой, какой она была в тот летний день много лет назад. В пятнах солнечного света на голой коже, с розовыми твердыми сосками. Ему всегда хотелось узнать, какая она на вкус.
Он ждал, и ожидание это было не напрасным. Он прижал ее к стене и прильнул губами к ямке у основания ее шеи. Он чувствовал лихорадочное биение сердца и пьянящий лимонный привкус ее теплой кожи. Покусывая чувствительную жилку на шее, он проложил тропинку к ее уху.
— Нет, — задохнулась она. — Я не позволю тебе. Я не позволю тебе соблазнить меня, чтобы…
И внезапно умолкла, ахнув, когда он укусил ее чуточку сильнее, чтобы остался след. Пометил как свою. Свою, и ничью больше.
— И что тогда ты позволишь мне сделать, Лиззи? — Он чуть отстранился и заглянул прямо в глубины ее зеленых глаз. — Если не хочешь быть соблазненной, как тогда насчет утонченного применения… строгости? Чтобы тебя отпустило? Я не забыл, как ты любила, когда я отправлял тебя по волнам желания стремительным шлюпом, идущим задраенным в крутой бейдевинд. Как давно это было, но я не забыл, Лиззи. И я хочу тебя. Я хочу свою жену.
— Я не твоя жена. Тебя нет, ты мертв. Я вдова.
Она повторила эти слова скорее для себя чем для него.
— Мертв? — промурлыкал он ей в ухо. — Если я мертв, тогда скажи на милость, что это? — И уперся ладонями в стену по обе стороны от ее головы, давая почувствовать свою тяжесть. — Лиззи, не мучай меня. Господи, как же хорошо с тобой!
У нее оборвалось дыхание и закрылись глаза. Ее грудь лихорадочно поднималась и опускалась, с каждым движением обостряя его желание. Он провел твердой ладонью по округлости ее груди к остроконечной вершинке. Ее ответный вздох удовольствия определил его курс.
— Ага, значит, строгость и сдержанность.
И, видит Бог, ему понадобится вся сила воли, чтобы быть сдержанным. Его руки почти дрожали от усилий, которые он предпринимал, чтобы не спешить, держать свою страсть в узде.
