Ей показалось, что спектакль длился всего несколько минут. Занавес опустился. В тот же момент раздался гром аплодисментов. Вызовам, одобрительным возгласам, казалось, не будет конца. Она была в своей стихии.
Первым за кулисы пришел дядя Альберт. Он застал ее еще в гриме, рыдающей в бумажную салфетку.
— Что случилось? — Он обнял ее. — Ты была просто великолепна.
— Я это знаю, — всхлипывая, проговорила Рэчел.
— Так в чем же дело?
Она вытерла слезы.
— В отце. Ты же знаешь, он не хочет, чтобы я стала актрисой. Он и сюда-то меня послал только для того, чтобы потом выдать замуж.
Дядюшка добродушно улыбнулся:
— А у тебя кто-нибудь есть на примете?
— Был, но мы с ним расстались. Теперь я хочу заниматься лишь тем, что делала сегодня вечером.
Альберт Файнер встал, выпрямился и направился к двери.
— Оставайся здесь, — приказал он. — Пойду попробую поговорить с твоим стариком.
«Что толкает меня на это? Какая сила?» — Рэчел спрашивала себя об этом каждый раз, отправляясь на новые гастроли. Поезд только что отошел от Юстона. Как всегда, перед ней встала проблема — где остановиться. Они направлялись в Бирмингем, один из самых нелюбимых ею городов. Опять отель «Миллгейт»! Овсянка там всегда сварена комками, а чтобы зажечь газовую горелку, надо опустить в специальное отверстие монетку. Она вспомнила свою уютную лондонскую квартирку. Нет, я точно не в своем уме, решила Рэчел.
Однако внутри звучал и другой голос, говоривший прямо противоположное. Сейчас она прислушивалась к этому голосу: «Я еду на гастроли. Я еду на гастроли. Эти гастроли станут поворотным моментом в моей жизни».
Она вспомнила все прошлые гастроли, тоже казавшиеся поворотными. Сколько их было за последние шесть лет? Манчестер и Шеффилд, Ньюкасл и Бирмингем. Куда они ее привели, все эти гастроли? Никуда.
И снова другой внутренний голос перекрыл все сомнения: «На этот раз все будет иначе. Теперь ты будешь играть Лауру Чивли, великолепнейшую стерву. Это судьбоносная роль».
«А как же прошлые гастроли? — напомнила она себе. — Разве плохо я сыграла Порцию, или Кэйт, или мисс Джулию? Почему же эти роли не принесли мне славы?»
Снова вступил внутренний голос: «Может быть, все дело в режиссере? Наверное, тогда у тебя были не те режиссеры. Да, тебе не хватало именно Джереми Пауэрса. Его ведущие актеры становятся звездами».
Она откинулась на спинку сиденья. За окном проплывали поля, пастбища. Сделай же из меня звезду, Джереми Пауэрс. Сделай из меня звезду. Тогда, наконец, я смогу сказать, что все усилия были не напрасны.
Вот и Бирмингем. Рэчел собрала сумки и чемоданы, приготовилась выходить. Снова подумала о своем будущем пристанище. Раньше, приезжая на гастроли в Бирмингем, она всегда останавливалась в отеле «Миллгейт». Когда-то его порекомендовала другая актриса. Конечно, там отвратительная газовая горелка и комковатая каша, но зато какая хозяйка… В унылой провинции симпатичная хозяйка отеля очень много значит. В этом отношении Шейла оказалась просто находкой. В течение двадцати лет она была второй матерью для нескольких поколений актеров. Если они опаздывали к завтраку, она приносила тосты к ним в номер, позволяла смотреть свой телевизор, а то и ссужала деньгами, если им не хватало до получки.
«Шейла, Шейла, — думала Рэчел, проезжая в такси по неприглядным окраинам Бирмингема, — надеюсь, ты окажешься на месте». Она представила себе Шейлу, с тугими кудряшками перманента и вставными зубами.
Она расплатилась с таксистом у кирпичного дома с террасами. На углу улицы все та же бакалейная лавка. Похоже, здесь ничего не изменилось. Входя в дверь, она втянула носом воздух. Пахло все так же — капустой и сыростью. И в гостинице тоже ничего не изменилось.
Войдя в вестибюль, Рэчел сразу заметила, что Шейла не одна. Какая жалость… На полу, с сигаретой в зубах, сидел худощавый молодой человек в голубых джинсах. Что-то в нем показалось ей знакомым. Особенно эти джинсы, то, как они на нем сидели. Внезапно она вспомнила.
— Ричард Робертс! Что вы здесь делаете?
Он смотрел на нее, явно не узнавая.
— Не помните? Прослушивание у Джереми Пауэрса. Вы тогда еще жаловались на то, какой он подонок.
— Ну конечно! Вы та рыжая секс-бомба, которая так хотела получить роль Лауры Чивли. Ну что, получили?
— Да. А вы?
Он коротко рассмеялся:
— Скажем так: меня взяли в труппу, но не на ту роль, которую я хотел.
— Не может быть! Вы все-таки согласились играть того старикана?!
Они смотрели друг на друга. Связь, возникшая между ними в этот момент, была сильнее, чем просто желание, глубже, чем любовь, крепче, чем взаимное влечение. Они оба принадлежали к той профессии, где гордость отступала на второе место перед возможностью получить работу. Для нее не имело значения, будет ли Ричард играть ведущую роль или проходную. Главное — это то, что он работающий актер, он играет. Остальное не важно.
Ричард взглянул на часы — они показывали шесть, — потом на Рэчел и Шейлу.
— Пошли. Пора выпить. «Лиса и виноград» уже полчаса как открылся. — Он уловил сомнение в глазах Шейлы. — Не волнуйтесь, я угощаю. Надо же отметить начало гастролей.
Пожилая женщина понимающе улыбалась. У них с Ричардом уже был подобный разговор, в прошлый его приезд. Если он хочет ее угостить, мог бы принести бутылку, купленную без наценки. Не собирается она таскаться за ними и слушать, как он болтает с Рэчел.
— Вы двое идите вперед. У меня тут еще есть кое-какие дела.
Шейла вышла, а они остались сидеть, неуверенно поглядывая друг на друга.
Ричард заговорил первым:
— Не думайте, что я собираюсь к вам приставать. Просто очень хочется пива, а я терпеть не могу пить в одиночестве.
А волосы у него, оказывается, светлее, чем она их запомнила. И то, как сидели на нем джинсы, теперь ей нравилось еще больше.
В баре «Лиса и виноград» полно народа. Рабочие с фабрики, все в голубых джинсах, потягивали пиво после дневной смены. Работники из типографии, расположенной через дорогу, стояли небольшими группами, все еще в темных комбинезонах, покрытых пятнами краски. В углу музыканты настраивали инструменты. Рэчел взглянула на часы. Почти семь.
Вероятно, через час приедет певица, скорее всего одна из продавщиц местного торгового центра. Наверняка будет петь песни военных лет или еще более старые. Как всегда, будет нервничать и сбиваться с тональности. Часов в десять к пению присоединятся посетители и совсем ее заглушат.
«Не нравится мне здесь, — решила Рэчел. Тут темно, грязно и чересчур накурено. При каждом вдохе как будто выкуриваешь целую пачку сигарет». И все же… что-то в этой забегаловке напоминало те незабываемые дни, когда она впервые вышла на сцену и оказалась перед зрителями. Именно в Бирмингеме она в первый раз играла в настоящем театре. Публика в зрительном зале была примерно такая же, как сейчас, ну может, еще банковские служащие. Однако Рэчел все же ценила их аплодисменты. Каждый вечер после спектакля она приходила в этот бар, выпивала с ними рюмку-другую и выслушивала их мнение.
