С каждой секундой я чувствую себя все хуже и хуже, того и гляди — грохнусь в обморок.
— Но ты ведь поверишь Диме, да, пап? — выдавливаю еле-еле. В горле застрял ком.
— А теперь мы подошли к самому главному. Я судья. Моя дочь не может состоять в каких-либо отношениях со свидетелями и фигурантами дел, которые я сужу.
Я всхлипываю и закрываю лицо ладонями, понимая, что это все, что это финиш…
Судьям нельзя делать ничего из того, что может бросить тень на их честное имя и на честное имя всего российского правосудия. Родственники судей не могут быть замешаны ни в каких скандальных историях.
Одного папиного коллегу уволили за то, что его сын подрался пьяный в ночном клубе, и кто-то снял это на видео и выложил в ютуб. Другую женщину-судью уволили за то, что она выложила в соцсети фотографию с бутылкой водки. Еще одного судью заставили написать заявление по собственному желанию, потому что его двоюродный брат совершил какое-то преступление.
Репутация судьи должна быть идеальной.
Репутация родственников судьи должна быть идеальной.
Судья не может судить дело, если его фигурантами и свидетелями являются люди, с которыми сам судья или его ближайшие родственники состоят в тесных связях.
— Папа, но мы же с Димой не выкладываем никаких совместных фотографий, — растираю по лицу слезы и сопли. — Про наши с Димой отношения никто не знает. И в твоем суде тоже не узнают.
— Соня, — отец вкладывает в мое имя максимум чувств. — Это вопрос моей дальнейшей работы и благополучия нашей семьи. Мы не можем рисковать благополучием нашей семьи. Если я останусь без работы… — отец замолкает, пытаясь подобрать слова. — Это будет конец, Соня. У меня уже была одна неприятная история на работе, вторую такую мне начальство не простит.
Отец, видимо, имеет в виду тот случай с любовницей. Родители думают, что я тогда была маленькой и ничего не понимала. Но все же в 11 лет я была не настолько тупой, чтоб не понимать значение фразы «Гоша мне изменяет, я от него ухожу», которую мать то и дело произносила по телефону во время разговора с бабушкой.
— Соня, ты уже достаточно взрослая, чтобы понимать: на кону стоит благополучие нашей семьи и нашего будущего.
— Я понимаю…
— Тогда ты понимаешь, что твои отношения с Дмитрием Соболевым должны быть немедленно прекращены.
Возникает долгая мучительная пауза, прерываемая только моими судорожными всхлипами. Папа смотрит на меня с тоской, болью и жалостью. Я понимаю, что ему непросто говорить мне все это.
— Сонечка, мама делает все возможное, чтобы в ее школе не было никаких скандальных историй. И мама не хотела, чтобы ты встречалась с мальчиком из неблагополучной семьи. Все это бросает тень на меня, угрожает моей работе. Я считаю, что мама перегибала и была с тобой не права. Я говорил ей об этом много раз. И я думал, что она преувеличивает все, что касается твоего Димы, но оказалось, что нет. Его брат не просто под следствием, как говорила мама. Я — судья по делу его брата. А сам Дима если не станет фигурантом, то точно останется свидетелем. Твои отношения с ним невозможны. Мне очень жаль, дочь, но ты должна осознавать всю серьезность этой ситуации. Тебе еще учиться в институте, неизвестно, поступишь ли ты на бюджет. Еще Настя подрастает… Нет, Соня, это очень большой риск.
— Но неужели нет вариантов, пап? Мы с Димой же не выставляем фотографии, про нас вообще никто не знает!
— Соня, это все равно риск. А я и так достаточно рискую на работе. Рисковать еще больше — уже нельзя.
— Как ты рискуешь? — огрызаюсь.
— Поверь, — отец пристально на меня смотрит. — В моей работе достаточно риска и хождения по краю. Но я делаю это ради нашей семьи, ради вашего с Настей благополучия, чтобы у вас было все необходимое и вы ни в чем не знали нужды. Рисковать еще больше просто невозможно.
Я не очень понимаю, что папа сейчас имеет в виду. Возможно, то, что он рискует своей жизнью, когда судит особо важные дела. Судьям часто поступают угрозы, и мой папа не исключение. В таких ситуациях государство должно предоставлять судьям и их семьям защиту, но наше государство много чего должно и мало что делает.
— Ты посадишь Диму в тюрьму? — спрашиваю могильным голосом, смотря в пол.
— Я обещаю тебе, что нет. По правде говоря, я думаю, он останется свидетелем. У Коршунова нет доказательств того, что Дима знал про угнанные машины. Но даже если следствие предъявит Диме обвинение и даже если прокурор запросит реальный срок, я признаю его невиновным, я обещаю тебе это. Но тогда твои отношения с ним тем более должны быть прекращены. Потому что если выяснится, что я оправдал молодого человека моей дочери… Ну ты сама понимаешь.
Я продолжаю всхлипывать, смотря в пол. Слишком много шокирующей информации, слишком много всего… Слезы струятся по лицу ручейками, нос забит, и я делаю шумные вдохи через рот.
В голове не укладывается все, что папа сейчас на меня вывалил.
— Так ты расстанешься с ним? — прерывает тишину.
Неопределенно пожимаю плечами.
— Мне надо поговорить с Димой. Пока я с ним не поговорю, я не могу ничего тебе обещать, папа.
Я поднимаюсь со стула и на непослушных ватных ногах направляюсь в свою комнату. Там я хватаю в руки телефон и сразу же звоню Диме. После второго гудка он сбрасывает и присылает автоответ: «Не могу разговаривать, я вам перезвоню позднее».
Время идет, а Дима не перезванивает. Он не звонит мне даже перед сном, хотя обещал. Я не сплю всю ночь, продолжая лить слезы в подушку. Утром я опять звоню Диме, он опять скидывает автоответ. Я пишу ему сообщение:
«Дима, нам надо поговорить!!!! Это срочно!!!».
Через три часа он мне отвечает:
«Соня, прости, я пока не могу. Я сам
