Где-то на дне ее сознания мелькнула слабенькая, жалкая мысль: господи, что же я творю? Схватила за руку едва знакомого мужчину. Ни с чего. Просто так. Мама... Мама бы сгорела со стыда.
— Ты издеваешься надо мной.
— Нет. Но ты — не та, за кого себя выдаешь.
Кэндис похолодела. Откуда? Откуда он знает? Глория проболталась? Или он любитель совать нос в светскую хронику?
— Ты пытаешься строить из себя то ли гламурную пустышку, то ли пай-девочку из воскресной школы. А ты ни то, ни другое. Ты что-то третье. Вероятнее всего, ты умная, тонкая и при этом дикая и до одури любишь свободу.
— Что ты несешь? — Кэндис нахмурилась.
Опять чертово зрение стало ее подводить. Будь у нее в крови побольше алкоголя, она бы поинтересовалась, кто включил на улице светомузыку. Лицо Брэндона мерцало перед ней: то исчезало в темноте, то вновь проявлялось. Она была в своем уме и потому понимала, что светомузыка тут ни при чем.
Может быть, обратиться к врачу? Мама будет только счастлива сопроводить ее к доктору Диззи...
Нет, только не это!
— Кэндис, держу пари, ты сейчас ломаешься изнутри. Крошишься, как хрупкий песчаник. И тебе это не нравится. Ты хотела бы остаться прежней. Чтобы все было, как раньше. Внутри тебя и снаружи. Но нет. Ты жила себе, жила, а потом — бац! — случилось что-то такое, после чего «как раньше» стало уже невозможно. И ты хочешь, отчаянно хочешь, чтобы вернулась прежняя жизнь, прежняя Кэнди — но нет, мост назад обвалился, а прежней Кэнди нет... И никогда не было. Потому что она ненастоящая.
Раздался звонкий звук пощечины. Кэндис никогда никому не давала пощечин. А почему? Зря, зря... Ей понравилось, все от начала до конца: всплеск ярости в груди, и быстрое движение рукой, и хлесткий удар, и звук, и жжение в ладони, и ощущение глубокого удовлетворения, какой-то звериной сытости.
Если завтра это не прекратится, она сама пойдет и сдастся в клинику для душевнобольных. Пусть ей окажут помощь. Последние десять часов она ведет себя абсолютно неадекватно. Ни одного нормального поступка. Может, еще через несколько минут ей откроются тайны бытия? Она очнется в матрице?
Если так, то в лечебницу надо ехать не дожидаясь утра.
Одна надежда: что сейчас она сядет в такси, приедет домой, завтра проснется в своей постели и поймет, что все произошло только в ее воспаленном от бессонницы мозгу.
Может быть, никакого Брэндона Лукаса нет и в помине? А Глория сейчас мирно посапывает в своей постели?
Кэндис воодушевилась.
— Ладно, Брэндон, извини, я погорячилась, — бодро проговорила она и вспомнила «Бойцовский клуб». Может, она сейчас так же, как главный герой, стоит и разговаривает с воздухом?
— Ничего, мне даже понравилось. — Брэндон улыбнулся. — Люблю темпераментных женщин.
Кэндис захотелось провалиться сквозь землю — или влепить ему еще пару пощечин. Нет, пожалуй, это ему тоже понравится.
— Давай поймаем такси и забудем друг о друге навсегда, — предложила Кэндис.
Получилось просительно. Фу ты черт...
— Давай поймаем такси, — отозвался Брэндон.
Желтая машина, кажется, только этого и дожидалась за углом и мягко, как по сигналу режиссера, выехала к ним. Шуршание шин по асфальту показалось Кэндис очень уютным звуком. И как она раньше этого не замечала?
— А вот и машина, которая отвезет тебя домой, — с непонятным выражением сказал Брэндон.
Кэндис пританцовывала от нетерпения. Брэндон взмахнул рукой. Кэндис залюбовалась его сильным, небрежным жестом. Он наклонился к притормозившей машине и открыл дверцу.
— Какой у тебя адрес?
— Не. Ска. Жу, — почти пропела Кэндис.
В голове танцевала мысль: «Сейчас, сейчас это все закончится! Ура! Ура! Свобода! Уют! Покой! Мама!»
Ее слова произвели на Брэндона большее впечатление, нежели пощечина.
— Пока, Брэндон. — Кэндис улыбнулась, садясь в машину.
Ее грела мысль о полнейшей собственной безнаказанности. Ну правда, что он ей сделает? Ничегошеньки. Руки коротки. К тому же... Может, он вообще ее галлюцинация! Так сказать, интеллектуальная собственность. И уж тогда она имеет полное право делать с ним все, что захочет!
А чего она от него хочет? Ничего особенного. Чтобы он отстал от нее, чтобы не говорил всякой чуши, от которой ее выворачивает наизнанку, чтобы перестал на нее смотреть, как будто знает о ней что-то, чего не знает она, и чтобы никогда не напоминал ей о сегодняшнем вечере абсурда. Это же надо так... Грохнуться в продолжительный обморок в Публичном месте, отлеживаться в квартире того, чей вечер фактически сорвала, присутствовать на странных полуночных посиделках... И главное — все это против ее собственной воли. Точнее мимо нее. Ее просто никто не спрашивал, а события заплетались в причудливый узор...
Кэндис помахала Брэндону рукой и отвернулась.
— Поехали, — бросила она водителю и назвала адрес.
И проехали. Все.
Кэндис спала как убитая.
Утром горничная ее не добудилась. Мистер и миссис Барлоу, узнав про это, едва ли не перекрестились: они-то видели, что с Кэндис происходит что-то не то, и в курсе были, что в ее комнате ночами напролет горит свет, и понимали прекрасно, отчего ее мучает бессонница. Если девочка спит, значит, жизнь понемногу налаживается и теперь все снова будет хорошо. Наконец-то... Трудная выдалась неделька, да.
Кэндис проснулась к пяти часам пополудни с чувством ярчайшей тошноты и головной болью. Вот это да... Похмелье от бессонницы, надо же как бывает. Ну уж точно не от того глотка мартини, который она успела сделать, прежде чем...
Кэндис помнила вкус спиртного, помнила приглушенный свет в выставочном зале и ярко освещенные фотографии, помнила, какой шершавый ковролин, если к нему прижиматься голой кожей.
Она вспомнила и то, что было после «затмения»: пробуждение, слабость, Брэндон читает за столом какую-то книгу, потом бросает взгляд на нее... Какой он... необыкновенный! Брэндон, конечно, а не взгляд. И имя редкое. И сам он... фотограф из глянцевого журнала, показывающий в работах, которые делает для себя, страшный, холодный мир большого города и растерянных, отчужденных людей.
Нет, сколько можно думать о нем? Хватит и того, что он испортил ей вчерашний вечер и ночь.
Ну ладно, они друг другу все это испортили. Если, конечно, Брэндон ей не приснился. Что вряд ли.
Надо позвонить Глории.
При мысли об этом у Кэндис засосало под ложечкой. А вдруг выяснится, что дело плохо? В смысле — что все события вчерашнего дня и ночи происходили у нее в голове.
Кэндис решила не звонить, но тут проснулась совесть. Кто знает, чем закончилась ночь для Глории? И рада ли она тому, что все закончилось именно так?
В общем, подруги ближе Глории у нее нет, а значит, нужно выручать, помогать, поддерживать, подавать вовремя бумажные салфетки, готовить колкие шутки для общих врагов и придумывать совместные развлечения и невинные шалости. Одним словом, делать все то, что делают подруги.
