А за пару дней до самолета он снова уехал с группой на съемки квартирника, который будет транслироваться по всем видео-площадкам. Ничего необычного, для Лени это всего лишь очередной концерт в режиме реального времени. Я тоже не ожидала увидеть ничего сверхнового, ведь каждое снятое на видео выступление «Внедорожника» я просмотрела едва ли не по нескольку раз. Когда я еще не знала Леню, не видела его вживую — для меня подобные записи были чем-то волнительным, сближающим с любимым человеком. И неважно, что Филатов тогда находился за много километров от меня, ведь там, по ту сторона экрана — он был так близко, рядом, и я могла рассмотреть каждую его черточку на его лице. Неужели мне больше не нужно завороженно проводить пальцами по холодному стеклу экрана? Теперь у меня есть уникальная возможность касаться губами любимых губ, и это гораздо ярче, круче, насыщенней, чем можно было представить… будто на моей спине вырастают крылья, большие, красивые, как у танцующего в воздухе ангела на том фестивале. Правда, окрепнуть этим крыльям не позволяет постоянное одиночество. Большую часть времени Леня проводит на гастролях, и чаще всего я вижу его на экране скайп-камеры. Поэтому и приходится довольствоваться малым — включить прямую трансляцию и любоваться тем, с кем еще вчера спала в одной постели.
Но крылья моей одержимой фанатской любовью к этому человеку мгновенно рассыпались в пепел, и серые хлопья посыпались на мою глупую голову. Увиденное на экране напрочь сорвало мне все планки, и я впервые обрадовалась, что нахожусь за километры от Лени. Так он никогда не увидит моего искривленное гримасой глухой ревности лицо.
«Рок-исполнитель Леонид Филатов и актриса Ольга Малинина снова вместе» — так объявил ведущий концерта, а оператор крупным планом заснял Леню (моего Леню!) за руку с женщиной, с которой, по слухам, раньше он состоял в романтических отношениях. В памяти всплыли отрывки из газет и журналов, на чьих страницах со всеми подробностями описывался их буйный роман, продлившийся почти год.
Я смотрела на экран, чувствуя, как внутри все похолодело, замерзло, замерло. Рот мой открывался в немом протесте, но голос пропал, и я не могла даже звук из себя выдавить, а руки задрожали так сильно, что не помог бы ни один невролог. Никаких сил оторвать взгляд или закрыть глаза, чтобы не видеть воссоединение пары — не было. Эта Ольга невероятно красива в черном коротеньком платье, и она так тесно прижималась к Лене, что еще немного — и они сольются в единое целое. Ее рука по-хозяйски обнимала мужчину за шею, а он в ответ крепко сжимал ее талию. Хотелось кричать от боли, руки тряслись, но я продолжала извращенно смотреть трансляцию дальше. Вот Леня взошел на сцену, где его уже ждали парни из группы, взял гитару, отыграл одну песню, другую… Вроде бы, ничего серьезного, но мой мир под ногами перевернулся, когда эта Ольга заявила в интервью оператору, заявив:
— Леня такой талантливый, и я так рада, что мы вновь вместе!
А уж как я-то рада…! Прямо сил нет, как рада…
Захлопнула ноутбук и лихорадочно обхватила голову руками, боясь разрыдаться. Дура, самая настоящая дура, влюбленная идиотка! На что я вообще могла надеяться?! Что он будет мне верность хранить до конца жизни? Про случайную журналистку на диване перед концертом уже забыла…?
Меня захлестывала злость — на него, на себя, на свою собственную доверчивость. Что я сделала не так? Я ведь ждала его каждый день, все делала ради его скупой улыбки и ласкового взгляда, а вместо этого получила удар с спину. За что…? Я ощущала себя такой жалкой, такой бесхребетной, до наивности глупой… обманутой… преданной… Почему он не сказал мне, что будет с этой актрисой? Неужели думал, что я впервые в жизни пропущу прямой эфир его концерта?… Неужели я его уже разочаровала? Конечно, разочаровала, ведь в отличие от этой Малиновской, ведущей светский образ жизни, я живу по маршруту учеба-дом. С репетиторами занимаюсь, практику в больнице прохожу — ничего интересного. А актриса эта вон по салонам красоты ходит, губы качает, по последней моде одевается. У меня же вся моя одежда куплена никак не в бутике именитого модельера. Зато она очень сочетается с рабочими поездками на дачу…
Теперь, когда Леня это понял сам и дал понять мне, он с легкость выкинул меня из своей жизни, держа за руку другую женщину.
До этого момента я и не задумывалась о том, что жила фактически на пороховой бочке. Каждую секунду могло произойти что-то, что отвернуло бы Леню от меня. Когда я приехала к нему и ждала возле подъезда, у меня не было никаких гарантий, не было обязательств. Как и покоя. Если сначала я хотела быть с ним вопреки всему, то теперь поняла, насколько это тяжело. Тяжело бояться. Каждый день просыпаться со страхом, что он позвонит и скажет, что все кончено, что он передумал и не хочет, чтобы я была рядом с ним. Теперь-то ему говорить не нужно, все предельно ясно без слов. Собирай, Надя, свои вещички и проваливай из этой квартиры как можно дальше. Домой… унизительное возвращение домой.
Удивительно, но за эти месяцы я видела Леню искренним, умиротворенным, нежным, страстным, и я любила его. Безумно, до ломки, до ужаса — все в нем притягивало меня, и я боялась, боялась, боялась! Каждую ночь перед сном мы разговаривали по телефону, а после взаимного пожелания сладких снов я думала о том, где он и с кем. Вспоминалась та журналистка, с которой Леня забавлялся в гримерке, и я понимала, что сейчас, пока я грызу науку, а Леня на гастролях, у него миллион возможностей изменять мне. Хотя после моего переезда к нему у Лени не было и намека на другую женщину. Так мне казалось. А теперь свидетельство этих измен красочно заснял оператор. Как я могла быть настолько слепой?!
Вдруг весьма кстати вспомнилось, что завтра однокурсники будут отмечать наступившие каникулы в каком-то клубе, куда звали и меня. И если ранее я отказывалась от этого предложения, предпочитая проводить свободное время либо с Леней, либо в его ожидании, то теперь захотела пойти. А потом я соберу вещи и уеду домой. Там меня ждут родители, Люба — люди, которые никогда меня не предадут. Семья не предаст… семья… я так надеялась когда-нибудь соотнести это слово к Лене, носить его фамилию и родить ему детей, а теперь по всем моим надеждам прошелся каблук какой-то Ольги Малининой. Ненавижу!
Услышала, как в другой комнате зазвонил телефон. Этот рингтон стоял на звонке от Лени — наверняка станет требовать освободить квартиру. Господи, ну за что мне это…? И едкий, полный сарказма голос Гринча со злобной усмешкой изнутри заявил, что во всем виновата я сама. Я сама приехала к Лене, после чего он гостеприимно впустил меня в свою квартиру и в свою постель, не задумываясь о том, что нельзя заставить человека любить. Вот и Леня не смог меня полюбить и предпочел малолетней фанатке взрослую яркую женщину.
Мобильник не смолкал, нахально трезвоня стандартной мелодией, пока не разрядился. Я заламывала себе руки, чтобы не ответить, или не написать смс-ку со словами прощания, но чувствовала, что не готова слышать чертовы объяснения. Пусть я услышу их позже, чем раньше.
Истерика прекратилось только под утро, когда я, сжимая плюшевую игрушку, забылась тяжелым сном.
А к вечеру, игнорируя разряженный телефон, на котором явно куча пропущенных, и даже не собираясь его включать, я начала собираться в клуб. Подходящей к этому случаю одежды у меня не было, а тягаться с Лениной актрисулькой я даже не собиралась — все равно заведомо проиграю. Поэтому выхватила из шкафа самое короткое платье, которое у меня было. Откровенный наряд теперь казался безвкусным и аляпистым. Плевать. Я иду не на подиуме светить, а забыться. Может быть, выпить, погулять, пообщаться с однокурсниками, лишь бы не зарываться как страус в той глухой и безнадежной ревности, которая разрывала меня пополам. А уж завтра я смогу спокойно собрать вещи и попрощаться с Леней. Теперь уже насовсем. Он сам не хочет со мной быть. И мой папа здесь совершенно ни при чем.
— Надя, ты круто выглядишь! — оценил мой внешний вид Юра, восторгаясь платьем. Уловила в его голосе восхищенные нотки флирта, но виду не подала. Лишь попросила официантку принести какой-нибудь алкогольный коктейль, чтобы меня унесло. Однокурсники восхитились подобной переменой во мне, ведь до этого они видели тихую, необщительную серую мышь, а теперь перед ними будто совершенно другой человек.
