Невинный трофей для охотника
Лана Морриган
Глава 1
Соня
— Молчи! — Маша холодной ладонью накрывает мой рот.
Каждую ночь мы вынуждены прятаться в укрытии под завалами мусора. Я замираю в туже секунду, полагаясь на острый слух сестры. Некоторое время ничего не происходит, но вскоре я улавливаю размеренные шаги. Тяжелые, уверенные. Тот, кто сейчас наверху не скрывает своего присутствия. Мужчина откашливается, что-то говорит, скорее всего ругательство, если судить по интонации, с которой он нечленораздельно выплевывает звуки.
Мы, не сговариваясь поднимаем взгляд на крышку люка. Старая дверца холодильника и пустые пластиковые бутылки служат нам единственной защитой. Хруст пластика, дверца проседает под тяжестью, и по узкому лазу осыпаются мелкие камушки и песок.
Как же громко, — пульсирует в голове.
Он точно услышит, поймет, что под ногами пустота.
Мотаю головой, стряхивая мусор, что сыпется на лицо: песок прилипает к влажной от волнения коже, а частицы покрупнее скатываются за шиворот.
Шаги замолкают — и я перестаю дышать.
До чего же страшно!
Я зажмуриваю глаза и считаю: один, два, три, четыре, пять, — очередной шаг.
Сердце заходится еще быстрее. Грохот стеклянных бутылок. Тот, кто сейчас над нами расшвыривает мусор, ищет. Что он ищет?! О нашем с сестрой убежище знаем только мы. А рассмотреть под грудой старого мусора крохотную, больше похожую на колодец, землянку невозможно.
Шесть.
Семь.
Восемь, — стараюсь отвлечься от звуков.
Девять.
— М-м-м, — испуганно мычу, когда что-то с уханьем падает на железную дверцу, скатывается и продолжает громыхать по неровному асфальту.
Сестра встряхивает меня и плотнее ладонью зажимает рот.
Десять.
Одиннадцать, — продолжаю счет, а в глазах скапливаются слезы отчаяния.
Неужели, все? Сейчас оборвутся наши жизни?
— Иду! — мужской крик леденящим страхом пронзает вдоль позвоночника.
Хруст, грохот и торопливые шаги становятся все тише. Маша разжимает пальцы, разрешая сделать полноценный вдох:
— Сегодня повезло.
Я согласно киваю.
— Охотник. Живодеры всегда роем перемещаются, и точно бы нас нашли. У тебя сердце колотилось так, что любой оглохнет.
— В следующий раз прячься одна, — произношу без обиды и обвинений.
— Сонь, ты дура, скажи честно?
— Но без меня твои шансы выжить увеличиваются в несколько раз. Сегодня охотник, а завтра они.
— Точно дура, — шепчет, включая фонарик. — До рассвета четыре часа, спи, — свет гаснет, и я заворачиваюсь в старое ватное одеяло, прижимаясь плечом к земляной стене. Спать в положении сидя я научилась не сразу, только спустя пару недель. Отключалась от усталости и просыпалась от того, что тело полностью немело. Приходилось вставать, топтаться в крохотном прямоугольном пространстве, где ширину можно измерить, если упереть локти, а длину — тремя широкими шагами. Наше убежище — могила при жизни.
***
— Подъем, — Маша трясет меня за плечо. — Просыпайся, скоро рассвет.
— Я слышу. Слышу, — скидываю одеяло и медленно поднимаюсь на ноги. — О, боже, — кровь поступает к онемевшим конечностям и хочется выть от боли. — Ай, — делаю крохотный шажок. — Ой, мамочки, — хватаюсь за земляные стены в поисках опоры.
— Поторопись, рассветет минут через двадцать, — я поднимаю голову к узкому лазу. Внутренняя, белая сторона дверцы холодильника выглядит темно-серой, а сквозь щели проникает только тьма.
— Еще ночь.
— Нам нельзя рисковать. Если кто-то заметит, сдаст в первую же охоту живодеров.
Маша первой поднимается по шаткой деревянной лестнице, наспех сколоченной ржавыми гвоздями и для безопасности, связанной тонким синтетическим шнуром.
Приподнимает "люк", осматривается и сдвигает его в сторону.
— Быстрее, — за протянутую ладонь Маша выдергивает меня из душного помещения на свежий, морозный воздух. — Разжигай печь, а я быстро за водой. В таком виде нельзя появляться на работе.
У входа в вагончик сестра подхватывает старые эмалированные ведра и спешит к колодцу у дальнего края участка.
Я радостно растираю руки, подставляя пальцы языкам пламени. С порывом ветра старая печь выплевывает пепел и выдыхает едким дымом окрашенной древесины.
— Нижнюю дверку приоткрой, тяги нет, — Маша водружает ведро на чугунные кольца поверхности печи. — Купайся первая. Сегодня на улице минус, обязательно тщательно просуши волосы. Не хватало, чтобы ты свалилась с простудой как прошлой зимой.
Еще год назад я не могла и вообразить, что нормальная жизнь может рухнуть в один момент. Я испытывала шок выслушивая истории, где люди лишаются всего и не могут противостоять обстоятельствам, с осуждением и пренебрежением покачивая головой, а сейчас оказалась на их месте. Разве я знала, что буду купаться в старом алюминиевом тазике, чудом уцелевшим в сарае и не попавшимся на глаза сборщикам металла? Или работать в продуктовом магазинчике, расположенном на выезде города, улыбаться проезжим и дальнобойщикам надеясь, что мне кинут пару лишних монет в баночку для чаевых, а не одарят сальным комплиментом? Нет, я была уверенна, что моя жизнь будет прекрасна. Я поступлю и с успехом окончу университет, а параллельно открою свою школу гимнастики. Начну, конечно же, с малого, но меня точно бы ожидал успех. Я гордо озвучивала свои планы всем и каждому. Верила, что смогу и мне вряд ли что-то сможет помешать.
А сейчас я сижу на корточках в непротопленном вагончике выполаскивая песок и глину из волос.
— Маш, обрежь мне длину, — просушиваю волосы полотенцем. — Сними сантиметров десять, — разбираю пряди пальцами и прочесываю массажной расческой.
— Не сегодня, уже не успеем. Да и не было бы проблем, если бы кто-то надел шапку.
— Я не успела, — отвечаю, переставляя низкий табурет ближе к печи. — Нина Анатольевна задержалась.
— Знаю-знаю. Суши, — сестра указывает подбородком на печь, открывает дверь, выплескивает воду прямо с порога и наливает чистой холодной воды в таз.
— Тебе совсем не холодно? — передергиваю плечами, представляя как по моей спине льются ледяные струи.
— Нет, — отвечает с улыбкой. — Холодная. Теплая. Нет никакой разницы. Хоть какой-то плюс.
***
Рабочая смена ничем не отличается от множества других. Сотни человеческих лиц мелькают перед взором, сменяясь одно за другим.
— Девушка, дайте…, — а дальше подставляйте все, что вашей душе угодно: пачку сигарет, бутылку минералки, упаковку семечек или жвачку.
— Софья, сегодня нужно поработать до восьми, — Нина Анатольевна сообщает по телефону в ультимативной форме.
— Но…, — пытаюсь возразить, отсчитываю сдачу.
— Я помню, о чем мы с тобой договаривались, ты уходишь за час до заката, чтобы не возвращаться по темноте. Но и ты не забывай, что имеешь работу благодаря моей доброте, — отрезает владелица магазинчика. — Буду в восемь. Так и быть Толя подвезет тебя до поселка.
— Спасибо, — благодарю, улыбаясь следующему клиенту.
Я изредка поднимаю взгляд на циферблат круглых часов, кажется, что минутная стрелка сошла с ума ускорив свой бег минимум вдвое. За окном слишком быстро сгущались сумерки, а на душе разрасталась тревога. Маша сойдет с ума, если я не вернусь к шести, и у меняя нет никакой возможности предупредить.
— Беги, Толя тебя ждет, — наконец порог переступает владелица магазина.
Повторять дважды ей не приходится. Я оставляю рабочий телефон и ключи от кассы на стойке, срываю куртку с крючка, накидывая ее на плечи выбегаю на улицу.
— Вечер добрый, Софушка, — открыв пассажирскую дверь, мужчина ожидает у автомобиля.
— Добрый вечер, дядь Толь, — ныряю внутрь.
— Торопишься? — интересуется, с трудом обхватывая круглый живот ремнем безопасности.
— Очень. Сестра волнуется, — я перевожу взгляд на крохотные наручные часы. Половина десятого
— Пристегнись, довезу с ветерком, — мужчина по-отечески хлопает меня по коленке и выезжает на трассу.
