— Дядь Толь, вы не могли сделать музыку тише, — я с ужасом всматриваюсь в непроглядную темень за окном автомобиля.
— А что такое?
— Не хочу собрать всех соседских собак добираясь до своего участка.
Мужчина понимающе хмыкает и сворачивает к нашему поселочку:
— Дальше уж извини, Софушка, не поеду. Застряну в вашей глине и придется ждать весны, — тормозит на границе, где асфальтированная дорога сменяется грунтовой.
— Дядь Толь, тут буквально двести метров, а дальше опять асфальт.
— Не поеду и не проси, — отмахивается. — Доброй ночи, — прощается, всем своим видом указывая, чтобы я освобождала автомобиль.
— И вам, — выхожу и мягко закрываю дверь, не желая издать ненужный мне сейчас шум.
Дядя Толя же, прибавив громкость магнитолы на полную, срывается с места.
— Вот черт, — интуитивно выбираю неосвещённые участки дороги и буквально крадусь прислушиваясь. Да разве можно что-то расслышать, когда зычное пение народной артистки перебудило всех собак? Ускоряюсь, в надежде, что за лаем не расслышать моих шагов. Ничего, — успокаиваю себя. Если вчера “трущобы” прочесывал охотник, то он вряд ли появится сегодня. И в тот момент, когда удалось убедить себя в безопасности, где-то в глубине дачного массива разносится нечеловеческий визг. Лай в мгновение замолкает, а неестественную тишину не нарушает даже дуновение ветра. От ужаса на моей шее поднимаются мягкие волоски, и я слышу собственное дыхание.
Живодеры.
Только с их появлением замолкает все живое. Собаки чувствуют хищника сильнее, забиваются в щели… как и те, кто вынужден жить в ветхих домиках, прячутся с появлением роя. Если охотники приходят за определенным человеком или нелюдем, то живодерам абсолютно все равно, кто встретится на их пути. Для них все мы — игрушки. Игрушки для кровавого, ничем не оправданного своей жестокостью развлечения.
С ними невозможно договориться или бесполезно умолять о пощаде. В девяноста девяти процентах из ста встреча с живодерами приравнивается к смерти, и если повезет и кто-то из роя будет голоден, то быстрой.
Втягиваю голову, мои колени полусогнуты, перемещаюсь короткими перебежками. После каждой останавливаюсь и прислушиваюсь, и ничего — тишина, меня будто отправили в космос, а собственное дыхание кажется громким хрипом.
Оглядываюсь — несколько фонарей тускло освещают грунтовую дорогу, с неровностями и ямами полными рыжей грязи, всматриваюсь в темноту перед собой, человеческому глазу ничего не разобрать. Только кое-где силуэты низких дачных домиков подсвечивает редкое освещение. Наш участок находится во втором ряду от края дачного массива, и я лелею себя надеждой, что успею вовремя добраться до укрытия.
Я не хочу оставаться на месте, но и нестись сломя голову, не зная, что ожидает впереди, не готова. Ступаю крадучись, до боли в глазах всматриваюсь под ноги: один неверный шаг и мне не спастись.
Мелькает мысль вернуться к дороге, бежать к трассе что есть сил, надеясь, что живодеры двинутся в противоположную сторону или найдут себе жертву раньше, чем услышат мое гулкое сердцебиение и топот твердой подошвы кед.
Шаг, второй, третий, — изредка поднимаю голову, ищу взглядом возвышающиеся, служащие мне ориентиром, голые ветви соседской яблони.
Тишина становится звенящей.
Мне нестерпимо хочется откашляться, но я лишь сглатываю и сглатываю вязкую слюну, борясь с першением в горле.
Крик повторяется. Более громкий. Отчаянный. И вновь все замолкает.
Я на мгновение остановилась, зажмурилась, сделала глубокий вдох и распахнув глаза побежала, забыв о всякой безопасности. Сейчас у меня есть шанс на спасение, крохотный, даже призрачный, но это лучше, чем ничего.
По моей спине струятся ледяные капли поты, а лицо горит огнем.
Обостренный адреналином слух улавливает в дали голоса, возбужденные, агрессивные. Живодеры грызутся между словно свора собак. Глухие удары, выкрики, визги бедолаги, что не смог от них укрыться, но все померкло перед истеричным хохотом. Неровным. Глумливым. Болезненным.
— Да что ты опять встала?! — выныривая из темноты сестра хватает меня за руку и дергает на себя. — Беги! Быстрее! — я не разбираю дороги, полностью доверяю Маше, бегу на пределе сил. Спотыкаюсь, падаю на четвереньки сбивая ладони, поднимаюсь и бегу вновь.
Пугающие звуки гонят нас сквозь дачные участки. Мы продираемся через разросшиеся кусты малины и давно не знавшие ухода деревья и кустарники. Половина дачного массива заброшена, не просто оставлена на зиму, а не посещается своими хозяевами в течение несколько лет. С каждым годом дачный поселок обрастает историями и их жуткими подробностями об убийствах и пропажах людей. Летом дачники стараются уезжать до темноты, ну а тем, кому не повезло — таким как мы с Машей, ничего не остается. Мы вынуждены выживать.
Выныриваем из темноты у границы нашего участка. С остервенением раскидываем мусор освобождая проход в укрытие. Маша не дожидается пока я спущусь по лестнице, сталкивает меня в непроглядную черноту. Ныряет за мной, задвигает дверцу, лишая хоть какого освещения.
— Нормально?
— Да, — шепчу. Если бы я сейчас случайно подвернула ногу, то вряд ли обратила внимание на боль. — Меня хозяйка задержала, — оправдываюсь, а тело начинает бить крупной дрожью.
— Потом расскажешь, — одергивает. Маша надавливает ладонями мне на плечи, усаживает на низкую скамью. — Живодеры поймали ту парочку, — я молчу. — Ну ту, что выгнали родители, помнишь? Паренек и совсем молоденькая девчонка, — уточняет зачем-то.
— Помню, — выдавливаю.
Мое тело ходит ходуном, а при попытке заговорить зубы колотятся друг о друга.
— Сколько ей?
— Пятнадцать исполнилось, — отвечаю, смахивая одинокую слезинку.
— Сонь, в следующий раз нужно быть внимательней, ты шла прямо на рой. Сегодня живодеры изменили своим привычкам, зашли со стороны оврага, а не лесополосы.
Будет ли следующий раз, — хмыкаю про себя.
— Ты точно не ранена? У тебя кровь? — интересуется сестра.
— Когда ты последний раз питалась? — отвечаю вопросом на вопрос.
— Три дня назад.
— Но ты же говорила, что питаешься каждый день? — чуть было не восклицаю и вовремя перехожу на взволнованный шепот.
— А что я должна тебе ответить? Ты же начнешь предлагать… Тише, — по дуновению ветерка понимаю, что сестра жестом оборвала мои возмущения.
Тихий стук о дверцу заставляет вздрогнуть всем телом. А за ним еще один и еще. Капли дождя хаотично барабанят по металлической поверхности.
— Ливень — это хорошо. Смоет наши следы.
— Почему ты молчала, что голодна? — возвращаюсь к волнующей мне теме.
— Я всегда голодна, Сонь. Уже ровно год как чувство голода меня никогда не покидает. Немного притупляется, когда удается насытиться кровью, но никогда не исчезает полностью. Я привыкла. Да и в крайнем случае я всегда могу воспользоваться животной кровью.
— Нельзя же так рисковать, — я замолкаю, не желая поднимать тему прошлого.
Несколько месяцев я считала родителей и сестру пропавшими. В один момент они просто исчезли, не вернулись домой. Без объяснений, долгих разговоров или хотя бы пары слов в коротенькой записке, наспех набросанной на клочке бумаги. Сестра вернулась спустя два с половиной месяца, а родителей я больше не видела. Знаю лишь со слов Маши мама и папа погибли в бою с оборотнями.
В этот день я вновь обрела сестру и узнала о существовании нелюдей; слушала сбивчивый рассказ Маши, хмурилась, жалела ее, думая, как бы ненавязчиво предложить обратиться за помощью к врачу, но все сомнения отпали, когда острые клыки впились в мое запястье. Сестра пила кровь жадно, зафиксировав мою кисть пальцами, словно стальными клешнями. Не слышала моих слов, просьб, мольбы, криков. Не чувствовала моих щипков, ударов.
Она никак не комментирует слова, молчит и спустя вечность тишины произносит:
— Выстрелы.
Я прислушиваюсь к хлопкам.
— Охотники, — комментирует сестра. — Вчера тот, кто приходил, искал следы роя. Нам нужно лишь переждать, — делает выводы: — Сонь, замотай раны, — голос сестры садиться.
