— А какие лекарства? — Вера прикрывала глаза. Трудно ей, все-таки. Болезнь — не шутка.
— Вот, и я не знаю — какие лекарства. Может быть, я сначала попробую? Я совсем немного. Пол горошины съем. Если мне плохо станет так мы в норе. А нора у нас с тобой хорошая. Я быстро выздоровею. А, если мне плохо станет. Так и поймем, что нельзя это есть? А? — Вера насупилась.
— А вдруг, и ты умрешь? Может быть, Тим яд с собой носил? Может он умереть хотел?
— А зачем яду с собой целых восемь горошин носить? А? — Заулыбался я. — Если горошин восемь значит нужно не один раз принимать. А если это яд, то и от одной умереть можно. Так ведь?
— Так, Самсончик, так. — Веру снова клонило в сон. Я спохватился. Ее нужно было напоить сладкой водой. Измученному организму требовалась пища, самая легкая — какую можно было достать.
— Верунчик. — Забеспокоился я. — Ты пока не спи. Я сейчас воды согрею, у Тима в мешке знаешь что есть? У него сахар есть! Вот! — Вера не ответила.
Уткнувшись носом в сгиб локтя сопела беспокойно. Вздрагивала плечами.
— Умаялась — Согласился я. Отвинтил у фляжки пробку и набулькал в кружку целую половину. Поставил на реактор. Закипит она не скоро. Все-таки я катализатора налил немного, да и зерна крупные.
— А, где я еще шашек найду? Экономить надо! Мне бы и самому вздремнуть не мешало. Совсем не мешало. Только вот вода согреется, тогда я и лягу. А то вдруг не проснусь? Она и выкипит вся. Жалко. — Я таращился на рдеющие рубиновым светом круглые глазки реактора, и ждал, когда над кружкой начнет виться парок, и со дна будут подниматься мелкие пузыри.
— Хуже нет — ждать и догонять. Тоска зеленая! Подумать бы, о чем веселом, да вот что-то мысли хорошие в голову не идут. О себе может подумать? Давай о себе подумаю?
— Вот, например, тоже незадача: почему у Изгоев родителей нет? У всех есть! И у Химиков есть, и у Плантаторов есть? Даже у Храмовников есть родители! А вот у Изгоев нет. Говорят, что нас в Храмы подкидывают те, кому детей воспитывать неохота.
— Но ведь не такая уж обуза — дети. На них и нормы повышают, и отпуск от работы дают. Думай — не думай, а испокон веку так было и ничего не поменять уже. А если и поменять, то не здесь. — Голова клонилась на грудь, сонливость сбивала все барьеры и думала о крамольном. Я ей не мешал.
— Не в нашем Городе новые порядки наводить. Большой у нас Город. Никто его, наверное, еще из конца в конец не проходил. Многие штольни выработаны и заброшены, многие засыпаны. Все в двадцати-двадцати пяти уровнях живут.
— Ниже Землерои копаются. Выше Истопники. В середине все остальные и Плантаторы, и Химики и Лекари. А в центре Города Храм. Большой и красивый.
— Высокий и круглый. Говорят, что он через все уровни проходит и прямо из Крыши его маковка торчит. Ну, так-то говорят. Кто же проверит? Я вот у Ландгрувера спрашивал. Так, тот молчит. Молчит и ухмыляется. Болтает только своей лысой головой с пятнами. — Над кружкой пошел парок. Она отчетливо заскрипела, забулькала.
Я торопливо вскочил и, прихватив ручку рукавом, осторожно снял драгоценный кипяток с реактора. Поставил на ящик с углем. Взял банку с сахаром и сыпанул в кружку четверть.
Если сразу все высыпать — толку меньше будет. Пройдет часть мимо. А так в самый раз. — Размешал ножом и потрогал горячую сладкую воду кончиком языка.
— Эх, самому бы выпить — да, нельзя. Вере нужно сил набираться. А я и грибами обойдусь. Обойдусь, точно!
— Вера… — Толкнул я свою подругу в плечо. — Верунчик, проснись. — Вера завозилась на нарах. Скроила плаксивую гримасску.
— Плохо мне Самсончик. Плохо.
— А ты проснись, Верунь, чего дам. — Вера открыла глаза и уставилась на меня сонным взглядом, похоже, не понимая, где находится и с кем.
— Самсон, ты?
Да я — это я, Вера! Разболелась совсем. — Я поднес к ней кружку ближе.
— Вот я тебе сахару развел. Попей. Тебе легче станет. — Взгляд Веры стал осмысленным.
— А ты?
— Да я уже… — Соврал я ей снова. — Пил я, правда.
— Ну, хорошо. — Вера привстала. Склонилась над краем кружки и сделала большой глоток. — Вку-у-у-сно. — Заулыбалась она.
— Ну, еще бы! — С удовольствием хмыкнул я. — Знамо дело вкусно. Чего же вкусней воды с сахаром бывает? — Вера не ответила. Она требовательно нажала губами на край кружки, и теперь пила не отрываясь. Пила до тех пор, пока не выпила все.
— Спасибо, Самсончик — Она откинулась на нары и закрыла глаза. — Мне лучше. Правда.
— Ну и хорошо. Ну, славно. Вере легче. Теперь надо о себе и о нас подумать. А что подумать то? Двери вот я не прикрыл. Тепло выносит. А прикрою, жарко может быть. Вспотеем. Влагу потеряем. Тоже плохо.
— Нору надо обойти, вдруг, где ни-будь действительно Последники лежат. Хотя мне сейчас, что Последники, что Храмовники, что Династы.… С любым готов в обнимку на нарах спать. Я прикрыл рот ладонью. Нельзя о Династах по-простому говорить. Они как боги.… Но устал я. Сильно устал.
Я взял из жестяной баночки горошину Тима и откусил ровно половину. Вторую положил обратно. — Посплю сейчас. Если проснусь и ничего — Вере дам.
Хуже то все равно не будет. — Спать хотелось уже нестерпимо. Я привалился к Вере боком и рухнул во сны.
# # #
Уиллисис — служитель Храма, высокий, худой, одетый в пурпурную тогу, подпоясанный золотой цепью, с деревянным орденом на груди, на котором отчетливо проступала древняя витиеватая резьба в виде стилизованного изображения знака «Крыльев», подошел к низкой железной двери, и тронул посохом дремлющего охранника.
Крепкий Солдат, с толстыми длинными руками, открыл большие в пол головы глаза, утопленные глубоко в череп и склонился в поклоне.
— Приветствую Вас, Настоятель. — Он выпрямился и шевельнул чуткими ноздрями.
— Вы к Королеве?
— Да, сержант. — Храмовник кивнул лысой головой. — У меня нет ничего кроме этого посоха и новостей. Вы можете пропустить меня без досмотра.
— Хорошо, Настоятель. — Солдат отступил в сторону. — Королева ждет.
Уиллисис прошел лабиринтом небольших комнат, петляя и поворачивая в стороны, затем дважды постучал посохом в высокую стрельчатую дверь со стеклянными вставками.
В двери тонко запел пружинный механизм, и она медленно отворилась. Храмовник прошел внутрь и снова ударил по двери дважды. Та затворилась столь же мягко.
Он прошел по голубой дорожке сотканного из споровых корзинок голубого мха, даже не разглядывая богатое убранство Сердца Храма.
Он бывал здесь довольно часто. Храмовник прошел по ковровой дорожке до конца и оказался перед парным троном. Тот был пустым. Храмовника это не расстроило. Сегодня не было приема, и Королева могла быть занята чем угодно.
Он осмотрелся в зале и, приметив движение в одной из ниш, двинулся туда. Остановившись за десять метров от туалетного столика, перед которым сидела Королева, он склонился в глубоком поклоне.
— Здравствуйте, Госпожа. — Уиллисис — восьмой настоятель Храма, древний как сам Город склонился перед Королевой низко, как только мог. Пурпурная мантия смешно съехала на голову, но он молчал. Молчал, скорбно поджав губы, поскольку нес плохую весть.
— Встань Уиллисис. Не время для церемоний. — Королева, высокая стройная, с правильным красивым лицом, на котором почти не отразились долгие, очень долгие годы ее жизни, одетая в серебристое платье, сотканное целиком из тончайших нитей шелковичных червей, прикрытая длинным полупрозрачным плащом, отраженная большим зеркалом, улыбнулась Высшему Храмовнику.
Уиллисис выпрямил спину и посмотрел в глаза Королевы с изящным, не характерным для основного населения Города раскосом.
— Присядь. — Королева встала, показала рукой на стул из дерева, более драгоценного, чем золото. Храмовник присел на стул одновременно почтительно и осторожно.
Он знал этикет и постарался показать, что любит свою госпожу и ценит, но не боится.
— Налей себе вина Уиллисис. — Храмовник склонил бритую макушку с одиноким красным пятном — знаком высшего звания Храма.
