— Тут я Верунчик, тут. Здесь я не бойся. — Я подошел к ней и сев рядом, положил ее голову себе на колени. Совсем как с Тимом.
— Все хорошо Вера. Все хорошо. Я нору нашел теплую. Смотри — какая большая. — Я сделал широкий жест свободной рукой.
— Тут и реактор есть и уголь и катализатора целая бутыль. Проживем. Не переживай. Тебе отдохнуть сейчас надо. Сил набраться. Нужно, чтобы хворь из тебя вся вышла. А выйдет из тебя хворь, вот тогда мы и решать будем на Крышу мы с тобой пойдем, или в Город будем возвращаться.
— А Последники? — Вера почти осмысленно смотрела мне в лицо с колен. Я снял с каски фонарик и положил на нары рядом.
— Тоже еще незадача. Я же нору не всю обошел. А вдруг здесь кто-то мертвый лежит? Еще со времен последней войны? Такое иногда бывает.
Заходит, скажем, Изгой в нору. А там все есть. И вода есть, и уголь есть и катализатора — залейся. И по коридорам грибов видимо-невидимо. И ферментов полные карманы. Собирай да ешь.
Вот он в такой норе устаивается да и живет себе. А в ней кто-то раньше жил да умер. Мало ли от чего умер? От тоски мог умереть, или от болезни, или от старости. Приляжет уставший Изгой на нары, а Последник, весь червями выеденный аж до блеска встанет, и как начнет своим скелетом греметь, на ребрах играть. Как завоет!
— На чужое позарился, дармоед! Ни какого от тебя толку в Городе нет, так ты сюда пришел?! Меня старика объедать опивать да у моего тепла греться! Да как посмотрит на него, на Изгоя, слепыми глазницами, так тот сразу чувства и лишается. А уж если потрогает его Последник своими костяшками, так не только Изгой умирает. Тут уж и Лекарю можно на тот свет отправиться.
— Чисто тут Верунчик. — Соврал я. Не люблю врать. Плохо мне, когда вру. Будто не я становлюсь, а другой, какой-то. Словно стенка перед глазами вырастает. Раз соврал, другой соврал. А она все толще и толще. Вот и стараюсь не врать.
Но, тут как же? Скажешь, что не всю нору осмотрел, так Вера еще больше бояться начнет. Мне-то Последники что? Я уже так устал, что, наверное, у него на плече спать смогу.
— Я все-все проверил, Вера. — Вру я ей дальше. — Правда-правда. Все проверил. — Вера благодарно кивнула головой и глаза закрыла. То ли во сне, то ли в беспамятстве. А от реактора тепло пошло. Почти жар. Плесень у дверей закрутилась кольцами, пожухла.
Я даже вспотел весь. А это плохо. Воды и так мало. Лучше мне не потеть. Вере вот можно. Нужно даже.
Я аккуратно опустил ее голову на нары. Расстегнул ворот своей рубашки. Подошел к мешку Тима и вывалил все его содержимое на пол. Ревизию давно надо было сделать. Как же на Крышу идти, если припасов своих не знать? Плохо…
# # #
Ландгрувер стоял навытяжку перед высшим Храмовником. Пальцы вытянутых вперед рук подрагивали. Глаза, закатившись под лоб, мертво отсвечивали белками.
— Что видишь? — Ровно вопрошал Храмовник в алом хитоне. Высохший длинный как лом, старый и мудрый.
— Страх вижу… — Покачиваясь, отвечал Ландгрувер.
— Боль вижу…
— Что болит? — Оживился Храмовник.
— Ноги… — Отозвался Ландгрувер.
— Спина… Руки в мозолях… Идет кровь… Света совсем немного…
— Тим?
— Нет…
— А Тим? — Ландгрувер напрягся. Пальцы дрогнули. Через бритый лоб пролегла морщина. По щекам стекали капли пота.
— Не вижу… Хотя… — Ладнгрувер качнулся с пятки на носок. Нагнул голову. Повернул ее чуть вправо-влево.
— Вижу раньше… Высоко… Страшно… Тоска… Боль… Песня…
Какая песня? — Храмовник подошел к Ландгруверу ближе. Коснулся его плеча длинным пальцем. Тот вздрогнул. Выгнулся словно от разряда электротока. Запел чужим, пустым, страшным голосом
— Баю-баю-шки баю …
— Вера?
— Да…
— А, Тим?
— Тим?
— Да…
— Болит. Сильно болит, грудь болит. Живот болит. Потом — светло, чисто… Отдых… Навсегда…
— Дальше! — Храмовник положил руки на плечи Ландгруверу. Тот просел, слово на него повесили двухпудовую гирю.
— Тьма, потом — свет — Ландгрувер тихо вздохнул и стал падать. Храмовник подхватил его подмышки.
— Тим?
— Да… — Прошелестел белеющими губами Ландгрувер.
— Я скажу три — тебе станет легче. Три… — Ландгрувер перестал падать. Закачался неловко, но устоял.
— Я скажу два, и ты откроешь глаза. Два… — Ландгрувер открыл глаза и стал сонливо осматриваться по сторонам.
— Я скажу один, и ты вернешься. Один… — Взгляд Ландгрувера приобрел осмысленность. Он смущенно отстранился от высшего Храмовника. Сделал два шага назад и склонился в полупоклоне, положив на сжатый кулак открытую ладонь.
— Простите, Учитель. — Он склонился еще ниже.
— Я не все увидел. Я недостоин. — Храмовник грустно улыбнулся, собрав на щеках глубокие складки.
— Не вини себя. Для того, чтобы видеть, нужны силы и дар. У тебя есть и то и другое. Я не ошибся.
— А, Самсон? — Ландгрувер выпрямился и пытливо посмотрел учителю в глаза. Тот покачал головой из стороны в сторону. Приложил палец к губами.
Ландгрувер снова склонился перед Храмовником и сделал еще один шаг назад.
— Я прошу меня простить, Учитель, я просил о недозволенном.
— Всему свое время, младший. — Храмовник величаво поднял руку в струящемся пурпуре и осенил Ландгрувера знаком Свободы.
— Ты должен отдохнуть. Завтра нужно будет видеть снова. Иди. Пусть тебе дадут поесть.
# # #
— Та-а-ак… Что мы имеем? А имеем, и вроде бы как неплохо имеем. Вода два литра. Грибов четыре брикета. Протеинов три. Ого! — Я раскопал в куче вещей и нежно поставил рядом стеклянную баночку с россыпью голубоватых кристаллов.
— Живем, Верунчик! Живем! Тебе от сахару сразу полегчает! Это не грибы в животе ворочать! Сахар он сразу в голову идет, в сердце в руки-ноги!
Я отодвинул сахар подальше от общих запасов и продолжил копаться в них дальше. Под мотком страховочной веревки нашлась круглая жестяная коробочка. Я поднял ее и потряс над ухом. Что-то в ней уверенно колотилось в стенки. Я аккуратно поддел край кончиком кирки и открыл ее бережно.
С маленькими коробочками вообще не шутят. В них все что угодно может быть. И чем коробочка меньше, тем в них припасы ценнее. Это и лекарство могло быть и фермент, какой особенный, а может и блокиратор. — Я прищурился на содержимое. Белые, с желтоватым оттенком горошины могли быть чем угодно. Я собрал складками лоб. Нужно было подумать.
— Если Тим в эту коробку ферментов положил, то этого мало. Очень мало!
— Ну, не думал же он за пять дней до Крыши дойти? Фермента никогда мало не бывает. Его всегда с запасом берут. А вдруг не хватит? С ферментом можно и без запасенной еды на уровнях продержаться. А тут… — Я пересчитал горошины.
Их было восемь штук. — Всего-то восемь.
— Это же на три раза поесть по-человечески. — Я взял горошину и осторожно лизнул. Если бы это был фермент, то он был бы горьким. Очень горьким. А тут… Странный вкус. Неуловимо знакомый. Но…
— Тимоша? А, Тимоша. Скажи ты мне друг ситный. Блокиратор один раз принимают или его нужно постоянно есть? А?
— Его один раз принимают, Самсончик. — Я повернулся на голос. Вера не спала. Она уже согрелась и больше не сворачивалась в калачик. Щеки горели румянцем, пока еще болезненным, но глаза уже были значительно веселей.
— А откуда ты это знаешь? — Улыбнулся я Вере. Рад я был, что она от бреда очнулась. Бред — плохая штука. В чистом виде — болезнь.
— Заходер рассказывал. — Вера блеснула глазами лукаво. — Неужели ты Химику не поверишь? Они его один раз дают, а потом к Лекарям отводят. Те кладут в кровать. Отваром сахарным поят. Пот вытирают. Греют, если зябнет. На лоб холод кладут, если жарко.
— А это тогда что такое? — Я показал коробочку Вере. Та вытянулась на нарах, силясь разглядеть. Пожала плечами.
— Не знаю, Самсончик. Это ты у нас умный.
— Вот, я думаю, что лекарства, здесь какие, ни-будь. А Вера? Что ты думаешь?
