— А ну-ка кашляни! — Вера, отдышавшись, уже не выглядела больной.
— Самсончик ты чего? — Забеспокоилась она.
— Я, правда, не больная. Правда. На вот — Кхе… Кх-грмхе… — В ее кашле, сухом с хрипами отчетливо проступала болезнь. Только начинающаяся болезнь.
— Ты ничего не ела после того как Тимоша упал? — Вера молчала.
— Может быть, ты грибов поела без ферментов?
— Что ты Самсончик? — Заулыбалась Вера вымученно.
— Я же знаю, что грибы нельзя без ферментов есть. Не ела я ничего Самсончик и не пила ничего. Я только своей рубашкой Тима накрыла. Он уже совсем тихий лежал. Раньше он мне не позволял себя накрывать, а когда он глаза закрыл и уснул, так я рубашку сняла и его укрыла. — Вера замолкла. Наверное, она чувствовала себя виноватой.
Я расстегнул ворот своей теплой в большую клетку рубашки для того, чтобы освободить шею. Шеей лучше чувствовать холодно на уровне или тепло.
Кожу лизнул промозглый ледяной сквозняк.
— А ну… — Я отстегнул с пояса флягу. Почти полную флягу с водой.
— Пей…
— Самсончик. — Испугалась Вера.
— А ты? Тут же вода.…
— Знаю, что вода. — Откровенно грубил я.
— Пей… — Вера осторожно взяла фляжку и долго возилась с пробкой.
— Никак, Самсончик. Никак… Я потом. Ладно? — Я выхватил из ее рук флажку и легко скрутил пробку. Вера хитрила. Она знала, что воды у нас немного.
Она знала, что всю ее пить сейчас нельзя. Потом может не остаться сил. Нужно экономить. Но и я знал, что если Вера больна, то до Города нам не дойти.
— Просто не дойти и все! И до Крыши тоже.
— Пей, Верунчик. — попробовал я говорить с ней нежнее.
— Пей. Тебе надо.
— Хорошо. — Согласилась Вера и, опрокинув флягу, стала жадно глотать воду. Она напилась, слизнула с губы каплю и протянула флягу обратно.
— Спасибо Самсончик, спасибо. — Ее лицо, из бледного, вдруг, стало молочно — белым, глаза закатились, и она медленно осела на пол. Я оторопело сел рядом.
Мы с Верой не прошли и сотни метров. Даже не дошли до обвала за последним подъемом. Я все еще боялся, что подъем будет засыпан и придется искать обход.
— А теперь? А теперь. Что же теперь?
— Как же ты так? Верунчик? А? — Я повернул ее лицо к себе. Впалые щеки. Темные синюшные губы. Дыхание мелкое и частое. Я коснулся губами лба.
— Черт!.. Черт! Черт! Черт! — Лоб был горячим, словно реакторы Истопников. Я взял ее ладонь, и прижал к своей щеке.
— Самсончик… — Прошептала Вера.
— Самсончик, ты меня оставь. Ты дойдешь сам. Я знаю, что дойдешь. И до Города дойдешь и до Крыши дойдешь. Мы вдвоем не дойдем, а ты один дойдешь.
— Я здесь полежу. Я тебя подожду. Ты же вернешься, правда? А и не вернешься — так ладно. Хоть ты останешься цел. — Ее голос становился все слабей. Все тише.
— Помолчи уж. — Тихо ответил я. — Помолчи. — Вера замолкла. Только стискивала своей ладонью мои пальцы. Потом глаза ее закрылись и пальцы ослабли.
Я наклонился к ее лицу, ловя дыхание. Она дышала. Часто, но ровно.
— Вот ведь как.… Вот ведь.… Вот… — Я снова вытянул шею. По коридору гулял сырой сквозняк, выдувал из — под рубашки последнее тепло.
— Ах ты, Вера — Верунчик. Что же ты так? Тим ведь не уснул тогда. Он умер.
— Он умер, а ты ему рубашку свою дала. Да и застыла совсем. Нельзя же на таком сквозняке почти голой сидеть. Нельзя же просто. Как же ты так?
— Хотя бы в одеяло завернулась. Или его одеялом укрыла. Да, чего уж там? Все равно не в себе была. Тот, кто смерть рядом видит — все равно сердцем болеет.
— Может быть и Вера тоже? Может и не простуда у нее? Просто душа изболелась? Может, держалась пока я не пришел? А, я пришел — так сразу легче и стало. А стало легче — вот, и разболелась.
— Раньше держалась потому, что одна была. Страшно тут уже. Все-таки уровень за сотню. Редко кто доходит.
Я поднялся на ноги. Оставаться здесь больше было нельзя, сквозняк за двое суток добьет и меня и Веру.
Я снял каску, положил с ней рядом.
— Пусть хоть светло ей будет. — Светляки завозились под стеклом. Потянулись мордами вверх. Я погладил фонарик.
— Ничего, ребята, ничего. Посветите девочке. Посветите, хорошие. А, я до Тима дойду. Возьму его Светляков. Свет ему уже никчему. — Я снял с себя рюкзак. Положил рядом с фонарем, затянул ремень потуже подошел к стене.
Коснулся ее правой ладонью. Легонько. Лишь так, чтобы касаться ее пальцами. Если идти вдоль стены, то обязательно выйдешь туда куда надо, даже без света.
Я двинулся вперед быстрым шагом. Вере ничего не угрожало, но, все-таки, надолго оставлять ее одну не хотелось.
За поворотом вспыхнул едва заметный, бордовый огонек. Светляки плакали. Их хозяин умер, и они поменяли свой цвет.
— Да, хороший был хозяин Тим. Добрый. Он, наверное, и кормил их хорошо и поил и сказки рассказывал. Про Крышу, про Крылья. Тим он мастер рассказывать сказки. — Я подошел к холмику, под которым лежал Тим и осторожно снял с каски фонарик.
— Прости Тимоша. Прости. Нам без света с Верой совсем плохо, а тебе он уже никчему. Я твоих Светляков также как ты любить буду. Греть буду, если замерзнут. Кормить и поить. Скажи им, если ты меня слышишь, чтобы они и меня полюбили
Я засунул фонарик под рубашку и двинулся вдоль стены обратно. Тонкое холодное стекло знобко кольнуло голую кожу.
Я поморщился. Светляки очень не любят менять хозяев. Но иногда, получается, заставить их дружить с чужаками. Вот и сейчас они бастовали, совсем пригасив свет, едва различимые за воротом рубашки в бледном голубом сиянии.
— Вы глупые. — Начал я с ними беседу. — Вы глупые маленькие твари. Тим был мне другом. Тим был мне хорошим другом. Почему вы не хотите помочь мне? Помогите, прошу вас. Тим бы сам попросил, но он не может. Он хотел Веру на Крышу вывести. Он бы и меня вывел, если бы я успел.
Стекляшка потеплела. За отворотом рубашки стало отсвечивать малиновым.
— Грустно вам. — Продолжал я с ними говорить нежно — Так и мне грустно. А кому же весело когда друг умирает? Всем плохо. Всем жалко и мне жалко.
Я дошел до своего фонаря и присел на корточки рядом с Верой. Ей лучше не стало. Она отвернулась от фонаря в сторону. Лежала, сжав куртку пальцами до белых костяшек.
— Ничего, Верунчик — Сказал я Вере. — Мы дойдем. Теперь дойдем. Главное, что? Видеть куда идти. И чтобы вода была. А вода у нас есть. У меня еще осталось. Да и Тимоша запасливый. Наверное, у него в мешке больше литра еще осталось. Дойдем.
Я закинул мешок на спину. Взял свою каску и надел. Осторожно просунул Вере руку под голову вторую под колени и поднял.
— Какая же ты легкая Вера. Я тебя до Города хоть на руках хоть на спине, а все равно донесу.
Говорил, чтобы Вере не было страшно, а сам устал давно. Поесть бы, поспать по человечески. Но нельзя. Сейчас было совсем нельзя.
— Коридор он длинный больше километра. — Продолжал я успокаивать Веру.
— Через каждые сто метров подъемы и спуски. Но тот, через который я к вам пришел, завалило. Я кричал громко. Осыпался бетон. Так мы другими пойдем. Но пойдем попозже. Ладно, Верунчик?
Вера ничего не ответила. Просто уткнулась мне в плечо носом.
— Мы вот только нору найдем и там спрячемся. Здесь нор полно. Может быть, там даже реактор найдем. Рассказывали же, что в норах часто реакторы попадаются. Они старые, но все еще могут работать. А если будет реактор, то, наверняка и уголь будет. Черви же уголь не едят. А у меня, Верунчик, еще целая склянка катализатора есть. Целая склянка.
— Врал я ей, конечно. Кто же мне Изгою катализатор даст? Истопники сами его под расписку получают. Заходер бы дал, если бы у него было. А, может, и было? Я только не попросил. И чего же я катализатора у Заходера не попросил?
— Ду-р-рак!
— Вот и согреемся, Верунчик. Вот и согреемся. Я тебя горячей водой напою. У Тимоши, наверное, и сахар даже есть. Тебе бы сейчас в самый раз воды с сахаром вдоволь. Ты бы и поправилась. А если бы аспирину так вообще хорошо. Аспирин он знаешь как простуду гонит. У-у-у-ух!
