– Передай своему повелителю, что я с радостью приму его приглашение – через три дня, как он и просит. До тех пор я Кашим не покину. Найти меня можно в квартале чужеземцев.
– Благодарю ясноокую госпожу, – еле слышно откликнулся старик, кутаясь в пурпурные одежды. – То, что вы ищете, находится за дворцом, в саду. Надеюсь, госпожа простит меня за то, что я не смог ни поприветствовать, ни проводить её должным образом. Старость – большое горе.
– Старость – большая мудрость, – эхом откликнулась она, вспомнив подходящее случаю южное присловье.
Казначей довольно сощурил глаза и закивал, а затем отдал слугам приказ, чтобы гостью проводили.
Обратный путь занял куда меньше времени. Возможно, потому что красоты внутреннего убранства уже не привлекали внимания – или потому что ноги сами несли её к выходу, да так резво, что слуги едва поспевали за ней. К счастью, снаружи за эти несколько минут ничего не изменилось: купец всё так же изнывал от ужаса, терзая собственную бороду, а остальные терпеливо ждали. Оценив состояние Чирре, который до сих пор пребывал в тревожном забытьи, и несколько усталый взгляд Марта, Фог тут же приняла решение.
– Ты и твоя охрана последят за этими двумя, чтобы в моё отсутствие с ними ничего не случилось, – приказала она Халилю. – Если справишься, то потом отпущу тебя. А ты иди со мной, – повернулась она к Сидше.
Тот усмехнулся только:
– И куда делась та скромная дева-шимри, которая робко спрашивала о перелёте до Шуду…
– В пустыне осталась, – в тон ответила Фог, с трудом сдерживая улыбку в предвкушении его реакции. – Ну же, пойдём!
– Ай, красавица, или не говорили тебе, что нельзя мужчину за рукав тянуть? А если поймут тебя неправильно?
Но она уже увлекла его за собой – в прекрасный сад, наполненный благоуханием цветов. Не изнеженных, как во владениях михрани, укрытых шелками днём и ночью – нет, у здешних деревьев были узкие кожистые листья, суховатые на ощупь и выдерживающие даже яростный зной, а кустарник щерился острыми шипами. Белые, лиловые и багряные гроздья свисали почти до самой земли, источая приторный аромат – это был словно бы праздник необузданности, чрезмерности… но не зла: ни одного ядовитого цветка не нашлось во всём саду.
Вымощенные белым камнем дорожки уводили вглубь, вглубь, огибали дворец. Фонари на мирците вспыхивали при появлении человека мягким розоватым светом, окрашивая белые лепестки, и гасли, стоило отойти подальше. Фог, уже не стесняясь, тянула Сидше за собой, то и дело поглядывая на силуэт в небе, пока скрытый за ночной мглой.
– Долго ли ещё, красавица?
Ответить она не успела – вильнула дорожка в последний раз, и ярко вспыхнули большие лампы, освещая привязанный к швартовочной мачте дирижабль. Огромный – наверное, с немногим меньше дворца, над которым он нависал. Сине-голубой баллон в тёплом розовом сиянии мирцитовых светильников стал пурпурно-лиловым, а белая гондола словно зарумянилась… И только мощные серебристые лопасти всё так же сверкали, привлекая взгляд.
– «Штерра», – прошептал Сидше, и глаза у него стали бездонными. – Ты нашла мою «Штерру»!
– И возвращаю её тебе, – с трудом сохраняя невозмутимость, ответила Фогарта. И протянула ему купчую: – Вот, держи. Это твоё. Что же за капитан без дирижабля… ой!
Договорить она не успела – Сидше подхватил её на руки, легко, как пушинку, и закружил, закружил, пока голову не повело. И у него, похоже, тоже, потому что в следующий момент они вместе покатились по вытоптанной земле, ещё хранившей солнечное тепло.
Было отчего-то и страшно, и сладко, и всё тело охватила дрожь.
Мелко и часто дыша, Фог смотрела, как Сидше нависает над ней, такой же раскрасневшийся и распалённый – и не могла пошевелиться.
Не хотела.
– Ты чего? – вырвалось у неё тихое.
– Давай только сегодня? – прошептал он, склоняясь ниже, стискивая её запястья. – Только сейчас? Я не обижу тебя… не причиню вреда, никогда… Если прикажешь стать тебе братом или тенью – я стану, но только этой ночью…
Фог легко могла его скинуть – снести волной морт, но даже моргнуть боялась.
«Я ведь люблю учителя, – стучало в висках. – Алаойша Та-ци. Моего учителя… Ведь так?»
Прижать к себе Сидше хотелось почти до боли.
– Я не знаю, – пролепетала она, не имея даже силы отвернуться. – Что со мной? Любовь – это вот так, да? – она неловко двинулась – и ощутила, как что-то твёрдое прижалось к её бедру. – Ой… О-ой…
Сидше тут же замер настороженно.
– Сколько тебе лет?
– Двадцать три, – выдохнула она, широко распахнув глаза.
– Ты была с мужчиной?
Молчание стало ответом более выразительным, чем любой другой. Сидше на мгновение зажмурился, прикусив губу, а затем тряхнул головой, шепнув:
– Совсем ещё ребёнок. Аше-аше, ну за что мне это… – и со смехом уткнулся ей в шею.
А Фог смотрела на звёзды, на «Штерру», залитую светом фонарей – и на глазах выступали сердитые слёзы, а в горле образовывался комок. Ей было жаль себя, и в то же время накатывало отвращение. Она никак не могла вспомнить, представляла ли когда-нибудь поцелуи с учителем, и по всему выходило, что нет. Только его взгляд, наполненный теплом и уважением, или руки, направляющие морт, или улыбку…
