микстура не могла не быть запретной магией. А ещё она знала, что туда, к своему создателю, уехала её смерть.
Где-то тогда, после катастрофы в Марпери, Става решила связать свою жизнь с Волчьей Службой и посвятила себя охоте на тех, кто считал себя в праве совершить невозможное. В Службе она считалась немного придурошной, но при этом часто приходила с хорошими идеями, работала на совесть и была к тому же видным экспертом по лиминалу, хотя причины этого старались держать ото всех в секрете.
Так всю ставину жизнь наполнили теперь секреты, за которые убивают.
— Он спас тебе жизнь, — задумчиво сказала я, вглядываясь ей в лицо. — Крысиный Король. А ты всё старалась найти его и убить?
Става пожала плечами:
— Есть вещи, которые не стоят своей цены, вот и всё.
Это была сложная мысль, и моя голова отказывалась её думать. Ведь всё возможно, и это хорошая новость, не так ли? С другой стороны, здесь есть и плохая: возможно всё.
Лампа на полу мигнула, и будто в ответ на это через проём в стене до нас дошёл звук шагов. Он приближался и приближался, размашистый, сильный, и Става торопливо сунула свой блокнот в сумку.
Размытый силуэт замер за хрустальной крышкой саркофага. Руки обхватили край крышки и сдвинули её, будто невесомую.
Может быть, Дезире не был больше Усекновителем, но сейчас он смотрел на меня в упор и дышал грозой.
— Пойду-ка я отсюда, — деловито заявила Става. А потом подмигнула мне: — Кстати, он обещал прибить тебя обратно, как только ты воскреснешь! Правда, у него, наверное, теперь и не получится.
Взгляд у Дезире стал совсем тяжёлый. Я поправила на плечах жилет и запахнула его посильнее, чтобы скрыть пятно на платье, но кровавый цветок уже пустил корни на оранжевом подкладе.
— Ты купил? — робко спросила я.
Дезире смотрел на меня с тяжёлым недоумением, и я пояснила робко:
— Экскаватор.
— Да, — отрывисто сказал он. — Купил.
Что же. Он купил экскаватор. Целый, мать его, экскаватор. Купил.
Не знаю, почему именно это — на фоне всего остального, по правде, куда более странного, — казалось мне таким невероятным.
Я торопливо завозилась, перекинула ноги через край саркофага, кое-как, отталкиваясь руками, выбралась из него. Помялась босыми ногами по мраморным плитам пола, неожиданно не ощутив холода.
Подошла к Дезире, обняла его за талию, ткнулась носом в рубашку.
Он пах дождём и стиральным порошком, — и собой, конечно. Змея довольно сощурилась, и мы с ней дышали вместе, пропитываясь нежностью и покоем.
Дезире стоял столбом и, похоже, вертел внутри много очень плохих сердитых слов, которые он хотел выплеснуть мне на голову. Но потом — и минуты не прошло — шумно вздохнул, обхватил меня руками и выдохнул в макушку:
— Никогда больше так не делай. Слышишь? Никогда.
— Больше и не получится, — неловко пошутила я.
— Олта.
— Хорошо, — я успокаивающе погладила его по плечу. — Я не буду. Я… всё будет хорошо теперь, да? Или ты не хотел на самом деле назвать своей хме именно меня?
Он аккуратно взял меня за плечи и легонько встряхнул:
— Я люблю тебя.
Я привстала на цыпочки, чмокнула его в подбородок, а потом сказала лукаво:
— Видишь? Значит, всё хорошо.
__________
Дорогие читатели! История Олты и Дезире подходит к концу, — остался только эпилог. Это последний, третий роман цикла; также медленно пишется сборник рассказов по этому миру.
А пока буду рада видеть вас в своей новой книге. она называется "Погода нелётная" и уже выложена на моей странице
— Всё плохо, — безапелляционно говорит Дезире и отбрасывает бумаги. Листы рассыпаются по столику, а один даже улетает вниз и теряется среди багажа. — Это никуда не годится!
— Нельзя так говорить, — увещеваю я, украдкой заглядывая в телеграмму и внутренне содрогаясь. — Надо составить какую-то конструктивную…
— Ты видела это вообще?
К сожалению, я видела. К ещё большему сожалению, я всё ещё — и это после трёх с лишним лет — очень плоха во всех этих финансовых делах, и страшные сокращения и столбики с процентами расшифровываю по большей часть по выражению лица Дезире. Если он хмурится, значит, дела идут не очень; если вот так трёт пальцами переносицу, значит, они идут даже ещё немножко похуже.
— Это хорошее предложение, — спокойно возражает Юта, глядящая на нас жёлтыми глазами из небольшой куклы, которую мы специально возим с собой для этих целей. — Годовой процент…
— Ерунда какая-то.
— Ты подумай, ладно? Если пересчитывать в…
Она снова говорит много-много страшных слов, и я привычно отворачиваюсь к окну и перестаю слушать.
Я знаю: Юта считает меня неумной. Прямо скажем, у неё есть на это своя причина: в общем и целом Юта считает внушающими хоть какие-то надежды только тех, кто успел получить мастера в хотя бы трёх разных дисциплинах. Моё удостоверение швеи-мотористки вызвало у неё когда-то глубокий исследовательский интерес, и разглядывала она его буквально как таракана.
К её глубокому неодобрению, я так и не решила поступать в университет, хотя она даже предлагала мне какие-то «подходящие подготовительные курсы», а Дезире искренне считал, что «всё это очень интересно». Увы, мне не было интересно. Поэтому теперь они с Ютой обсуждают какие-то непонятные отчисления даже не знаю куда, а я слушаю их препирания примерно так, как раньше слушала радио, рассказывающее о дорогах незнакомого мне города.
За окном плывёт лес, кудрявый и стремительно желтеющий. Ещё совсем немного, и осень укроет эти места золотым покрывалом, и на несколько недель воцарится прозрачное, царственное волшебство, от которого кружится голова, и воздух делается пьяным. А пока поезд гремит через зелень, высокие ёлки подметают небо и пытаются проколоть облака, и я перелистываю блокнот, заношу ручку над страницей и собираю из отрывистых образов красоту.
У меня новая клиентка, двоедушница, которую привела в мою мастерскую знакомая лунная. Девушка светленькая, как летучий одуванчик, недовольная, как всегда недовольна Ллинорис, и глубоко беременная. Тонкие черты в ней забавно сочетаются с хищным выражением лица, и мне почему-то — хотя до холодов ещё далеко, — очень хочется надеть на неё шубу, пышную, белую, из длинных-длинных нитей.
Я совсем потеряла интерес к самому шитью, зато мне всё больше и больше нравится слушать, как вещи звучат на своих людях. И теперь я чёркаю, чёркаю, чёркаю, всё пытаясь отыскать в игре линий новую гармонию.
— Может перья? — это Дезире сунул нос в мой блокнот. Глаза Юты в кукле погасли.
Я прикусываю кончик карандаша, а потом с наслаждением чешу голую
