У моря кровь соленая. В этом оно близко с людьми.
– О чем думаете, леди? – Майло забрался на подоконник с коленями и, приклеившись к стеклу, глядела на бурю с жадным любопытством, которое свойственно лишь детям.
О чем я думаю?
Не знаю.
– Смотрите, корабль! – Майло тычет пальцем в белую щепку на горизонте, что отделяет темное небо от темной воды. – Сейчас разобьется!
– Или нет.
Майло уже не слышит. Он увлечен кораблем, который дерзнул бросить вызов буре, и не замечает моего ухода. Мне страшно: я никогда еще не судила людей.
Я не сумею.
Кто я, чтобы определять, виновен человек или нет? И если от моего слова зависит чья-то судьба, то как сказать правильное слово? Но Нашу Светлость ждут в Зале Суда. И Магнус долго, нудно рассказывает о том, что мне предстоит сделать.
Семеро.
Непредумышленное убийство в трактирной драке. Смягчить приговор…
Паренек переступает с ноги на ногу. Он боится Кайя, меня, Высокого Совета, собственной тени, которая дергается, словно припадочная. И даже будто бы не слышит. А поняв, что вместо виселицы его ждут три года на каменоломнях, падает на колени, благодаря.
Незаконная работорговля и преступный сговор. Оставить без изменений.
Трое. Держатся уверенно. Говорят тихо, но так, что я слышу каждое слово. Наша Светлость должны понять, что некоторые обвинения суть клевета… и не отправит на смерть людей невиновных…
Отправит.
Мне тошно: я никого никогда не приговаривала к смерти сама. Но ярость Кайя – лучшая поддержка.
Многоженство. И сутуловатый лысый мужичок, который выглядит совершенно несчастным, он словно не понимает, как сюда попал. Он не стал бы ничего просить, а вот жены… все пятеро рыдают.
Многоженец отделывается штрафом.
– Ты все делаешь верно, – шепчет Кайя.
Надеюсь.
Мошенничество… снова убийство, на сей раз из ревности…
Я делаю так, как сказано, но каждый раз все равно боюсь оступиться. Ценой – чужая жизнь.
Последнее дело. Она ни о чем не просит, эта женщина с блеклым лицом и мертвыми глазами, точно заранее смирившаяся с участью. Смотрит на собственные руки, на кандалы и цепи.
И я не знаю, что делать. Магнус сказал решать самой.
Она убила мужа, и ни о каком состоянии аффекта речи не идет. Она напоила его и, привязав к кровати, истыкала ножом. А после сама вышла к страже.
Созналась.
Но если все так просто, то…
Я снова и снова просматриваю бумаги, пытаясь найти ответ на вопрос, и понимаю, что никто его не задавал. Значит, придется мне.
– Скажите, зачем вы это сделали?
Она вздрагивает, но упорствует в молчании.
– Он вас бил?
Кивок.
– Поэтому?
– Нет, – голос у нее неожиданно громкий. – Он… он продал наших детей, леди.
– Вы обратились с жалобой к гильдийному старшине? – Кайя нарушает молчание.
– Да. Он сказал, что я ошибаюсь. И мои дети… умерли. Все трое. Он сам тому свидетель. Я пошла в храм, но… зачем отдавать вам то, что я сама могу сделать?
И как мне быть сейчас? Кайя молчит. Магнус тоже. Совет ждет – шакалья стая, готовая растерзать меня. И словно со стороны слышу собственный голос:
– …три года рабства…
Совет недоволен. О нет, Совет в ярости. И Макферсон встает:
– Ваша Светлость, ваш супруга не понимает, что создает прецедент. Женщина подняла руку на мужчину и осталась безнаказанной! Это возмутительно!
– Моя супруга сказала свое слово.
Кайя поднялся и обвел зал таким взглядом, что возмущение как-то быстро улеглось.
– И это слово будет исполнено. Как и все другие слова, которые она скажет во время моего отсутствия.
Ох, чувствую себя… нехорошо так себя чувствую… свежим кормом для белых акул.
– И ослушание будет приравнено к измене.
Спасибо. Я понимаю, что главное – создать правильную мотивацию. Возможно, если хорошенько побить их палками, то они полюбят Нашу Светлость как миленькие.
Кайя подает мне руку, и мы покидаем зал.
Стараюсь идти с гордо поднятой головой.
Розу Тисса нашла на кровати. Нежный цветок, перевитый пурпурной лентой. И записку: «Вы жестокосердны, милая леди. Но тем ярче разгорается пламя любви. Молю вас лишь о благосклонном взгляде. Разве это много?»
Записку Тисса отправила в камин.
А вот обидеть розу рука не поднялась.
Мы вдвоем. И время уходит тонкой струйкой песка.
– Ты все-таки уезжаешь?
– Да.
– Надолго?
– К зиме вернусь… зимой не воюют.
До зимы два месяца. Слишком много, чтобы выдержать, но я сумею.
– Мюррей пытается закрепиться на берегу. А города ненадежны. И если вспыхнет мятеж, мы потеряем переправу. Я должен быть там.
Ничего не понимаю, но на Мюррея зла. Не мог погодить месяц-другой? Или вовсе до весны…
– Не печалься, сердце мое. – Кайя ловит руку в кольцо браслета. Две половинки смыкаются беззвучно, не оставляя шва. – Это тамга. Принадлежность к дому. Защита дома. Ее одевают детям, чтобы защитить их, если вдруг потеряются… или сбегут.
– Я не собираюсь теряться. И сбегать тоже.
– Знаю. Но мне так спокойней. По маяку я тебя всегда найду.
Сизый металл. Не серебро, но и не сталь. Легкий. И выдавленный герб виден четко. Кайя поставил свою метку? Пускай, если ему действительно спокойней.
– Пиши мне, – просит Кайя, запуская пальцы в волосы.
– Каждый день… постараюсь.
Я глажу его лицо, нос, щеки, губы, запоминая пальцами дорогие черты.
Ненавижу расставания.
И расстояния.
Перехватываю губами нить пульса на его шее.
И пью вдохи, выдохи. Шепчу:
– Кажется, я тоже одержима.
– Так случается, – смешок и поцелуй… в часах еще остался песок. И надо бы спешить, но иногда, время, отведенное двоим, удваивается.
Но потом Кайя все-таки уходит.
У него сборы. И я буду лишь мешать. Я жду, переворачивая чертовы часы, наблюдая за приближением заката. Потом – за ночью, которая холодна. Он появляется поздно и ворчит, что мне следовало бы отдохнуть, но… я вижу, что Кайя рад.
Есть пара часов до рассвета.
Но и они уходят.
Мне не позволено выйти во двор – там холодно, грязно и Кайя будет отвлекаться, а ему нельзя. Поэтому Наша Светлость наблюдает с галереи за тем, как людской поток выплескивается за ворота замка.
– Пойдем, ласточка моя, – Магнус держится в стороне, точно ощущает вину за этот внезапный отъезд. – Тебе и вправду надо отдохнуть.
Кровать слишком велика для меня одной, и я почти готова расплакаться, но огненный рыцарь с витражей следит за мной. В его взгляде укор: неужели я настолько слаба?
