Далеко в степях белеют теплицы, а левее в тумане утопает небольшой, зато дремучий лес.
— Как это возможно? — шепчет девушка восхищённо. — Всё выглядит так, словно мы на планете…
Я легонько подталкиваю её вперёд, указывая, куда смотреть. Тучи проскальзывают в сторону, и на небе показывается огромный экран в узорах и трещинках. На нём сверкает размытый шар солнца, и его лучи щедро одаривают раскинувшийся внизу город.
— Источник энергии остался прежним. Свет Солнца батареи преображают в электрическую энергию. От космических лучей нас защищает воздушный купол. При создании искусственных экосистем в каждом крыле созданы особые природные условия. Здесь, в Третьем самые оптимальные — со сменой времён года, как это было на планете, зимой у нас даже выпадает снег.
— Как вам удалось создать такое? — шепчет Габриэлла. — Мне говорили, что тальпы отправились в космос в металле, лишённые силы природы, осиротевшие без растений и животных. Но здесь всё не так…
— Мы взяли с собой глоток воздуха, но есть и другая сторона: мы убежали, бросив миллиарды людей, а теперь называем это Реньювингом, словно речь идёт о начале чего-то прекрасного. Но в каком-то смысле это конец.
Габриэлла смотрит на меня с пониманием и вдруг произносит слова, которые меньше всего я ожидал бы от неё услышать:
— Начало там, где нет прошлого.
Хочу узнать, откуда она знакома с ними, но девушка останавливается, закрывает глаза и делает глубокий вдох. Я отступаю и со стороны наблюдаю, как кожа Габриэллы постепенно меняется, превращаясь в ярко-жёлтую, а инсигнии загораются так ярко, что проступают сквозь ткань кофты.
— Мы не виним предателей, сбежавших на Тальпу. Мы не возвращаемся к прошлому, — шепчет она едва различимо, — но помним, что искусственный мир обречён. Великий Пожар превратил нас в эдемов, солнечных людей. Мы служим Солнцу, воде, воздуху и земле.
Как и в тот день, когда впервые видел, как Габриэлла молится, я снова чувствую приятный запах жжёной спички. На коже землянки образуются капельки воды, которые переливаются разными цветами. Они поднимаются в воздух и испаряются. Как тогда, ресницы становятся более густыми, волосы наливаются силой, как стебель растения — соком, и локоны рассыпаются по плечам тяжёлым каскадом, достигая тонкой талии.
Она ещё красивее, чем тогда, и, наблюдая за девушкой, я забываю, как дышать.
— Мы называем Вселенную Иоланто и верим в скорое исцеление. Пускай моё сердце стучит в одном ритме с сердцами ближних. Пускай Иоланто направляет меня.
Глаза девушки снова кажутся невероятно яркими, особенно рядом с зелёной кофтой, которая на ней надета. Сложно представить, что это та самая землянка, которая судорожно сжимала в руках мой кулон, в надежде сохранить хоть капельку солнечного света. Сейчас она чувствует себя свободной. Это понятно по лёгкой улыбке, когда она открывает глаза и с детским восторгом любуется городом, разглядывает причудливые фигуры облаков, купается в потоках ветра. Дай волю — она бы нырнула в это море.
До меня запоздало доходит, что я наконец вижу её улыбку. Впервые — настоящую, широкую, от которой сияют не только глаза, но и как будто всё лицо. Так красиво. Так прекрасно. Она настолько наивна и беззащитна, что у меня колет в груди: как такое создание могло оказаться на этой проклятой станции? Я не знаю, какие другие солнечные люди, но что-то подсказывает, что эта девушка — такая единственная во Вселенной…
Я не могу отделаться от навязчивого желания защитить её — укрыть от жестокого мира и стать единственным человеком, имеющим право её оберегать…
«Ты влюбился?» — «Я не хочу, чтобы ей навредили» — «Чёрт тебя возьми, Дэн! Для тебя это одно и то же! Там, где Дэннис Рилс испытывает чувства, он подписывает себе смертный приговор!»
Что творится в моей душе, Ньют Оутинс всегда понимал раньше меня…
Габриэлла вглядывается в силуэт города, размытый туманом.
— Красивый мир! — восхищённо произносит девушка, продолжая ослепительно улыбаться.
Ньют Оутинс всегда предупреждал, что будет значить для меня следующий шаг и чего он будет стоить. И я решал послушаться друга. Он меня не подводил — человек, которого я мечтал бы назвать отцом. Однако в этот раз я игнорирую любые предупреждения…
— Вряд ли, дело в мире, — я не успеваю подумать, стоит ли говорить, как слова уже слетают с губ.
Габриэлла смотрит на меня озадаченно. Ещё у входа в Кувшинку мне стало ясно, что флирт ей неизвестен, но я и не пытался ей льстить. Она смотрит изучающе, словно желая просканировать меня своим сердечным рентгеном, но я не готов открыть, что чувствую, даже себе самому.
— Ты знаешь, почему на планете солнце на закате и на восходе разного цвета? — говорю я. Надеюсь отвлечь. Её или самого себя — уже не знаю, кого.
Девушка отрицательно качает головой, и я говорю:
— Для жителей планеты оно краснеет из-за пыли. За день в воздухе её собирается много. Частицы поглощают коротковолновой свет синей и зелёной частей спектра. Волны, соответствующие жёлтому и красному цветам, заметно превышают по длине размеры пылинок и поглощаются слабее. Поэтому солнце на закате краснеет. Ночью пыль оседает, и на восходе солнце выглядит уже не таким красным…
У меня явно нет дара Коди: я не умею объяснять, тем более так, чтобы меня поняла землянка. Но она смотрит, как завороженная, и я не теряю надежды.
— Там по-прежнему красивые рассветы? — произношу очень тихо, словно боясь напугать.
Она меняется в лице, но выдерживает мой пристальный взгляд.
— Да, — так же тихо говорит девушка, и мне не верится, что она ответила на мой вопрос. — На рассвете город взрывается цветами. Особенно много нежных розовых оттенков. Их я люблю больше всего.
Мы смотрим друг на друга, и я начинаю терять связь с реальностью.
Габриэлла говорит со мной о Земле. Рассказывает о рассветах, и я почти вспоминаю, как красиво это было. Почти.
Мне не хочется прерывать зрительный контакт и то взаимопонимание, которое вдруг установилось, но это важно, и я перевожу взгляд на небо.
— Посмотри, — говорю, указывая на одно из облаков. — Там ты увидишь свой дом.
Лишь мгновение глаза девушки, полные трепета и благоговения, смотрят на меня, а потом она запрокидывает голову и наблюдает, как облако уползает в сторону, и на экране появляется маленький голубой шарик.
— Такая маленькая, — шепчет Габи, едва дыша.
— Станция на слишком большом расстоянии от планеты, — объясняю я, и, когда наши взгляды встречаются вновь, в глазах Габриэллы стоят слёзы.
— Мы называем её Эгрегором, потому что она соткана из нашей любви, мыслей о ней, наших чувств.
Мы называем…
— Есть и другие, такие как ты? — шепчу я, и тихое «да» замирает между нами.
Не могу поверить, что она отвечает мне… Говорит со мной о планете, которая когда-то была домом и для меня.
Возможно, я разрушу всё, чего добился, но без моей на то воли произношу:
— Фиолетовые цветы в теплицах… Ты сказала, что не видела их прежде, но твоё тело говорит о другом.
Глаза Габриэлла в мгновение ока округляются от страха и… тоски.
— Это из разряда того, о чём ты не хочешь говорить, — догадываюсь я и вижу: она судорожно задаётся вопросом, как мне удалось прийти к подобным выводам. Прежде, чем она испугалась меня по-настоящему, я добавляю: — Видел, что среди твоих инсигний было изображение цветов, этих или просто очень похожих.
Я всё разрушил?
Габриэлла смотрит на меня напряжённо, но не испуганно, как прежде. Она выдыхает, и мне кажется, что с облегчением. Похоже, просто пытается придумать объяснение.
— Не обязательно отвечать, — говорю я. — Всему виной моё любопытство.
Знал, что это была глупая идея. Я перевожу взгляд на степи, рассуждая, почему такой молчаливый человек, как я, не может промолчать, когда это нужно.
— Да, — едва слышно произносит девушка, и я вновь смотрю на неё. — Это цветок, который напоминает мне о доме, ведь там было так много этих бутонов…