его голубые глаза блестели от влаги. Рядом с окаменевшим от ярости лицом застыл Филиас.
– Не могли они перебить всех, – прозвучал слабый голос в толпе. – Уничтожить такое богатство? Нет… это, должно быть, уловка. Может, они только руки отрубили.
– Мы довольно навидались их жестокости, чтобы верить в сказки, – бросил кто-то в ответ.
– А мы… сидели тут, – забормотал кто-то из женщин. – Жили себе тут, на воле, пока они… пока их…
Ее голос затих, взгляд скользнул по окнам, словно внезапная темнота залила их расцветавшее счастье.
Я ее понимала. Ее терзала та же вина, что не отступала и от меня с той минуты, как я узнала, что наслаждалась незаслуженным счастьем с Максом, пока другие страдали.
Понимала я и Филиаса, который шагнул ко мне, сжав кулаки. Понимала, почему стала мишенью его ярости. Зороковы недоступны, за полмира отсюда. А я стояла перед ним.
– Ты говорила нам, что этого не случится, – сказал Филиас. – Ты сказала, что придумала средство выиграть для них время, и потому мы медлили.
– Да, – тихо признала я.
– И вот мы здесь, – добавил другой. – Живем себе за тысячи миль оттуда и слышим об их гибели. А могли бы их спасти.
– Не могли бы мы их спасти, – тихо ответил Серел, и холодная отчужденность его лица еще раз провернула нож в моей ране.
– Могли попытаться, – сказал еще кто-то.
– Она и пыталась, – ответил Серел.
Филиас, выпятив подбородок, мотнул головой:
– Мало было пытаться.
Боги, вот она, правда. Мало было пытаться.
Мне пришлось выталкивать слова из глотки:
– Когда я обещала их спасти, я в это верила. Хотела верить.
Я прижала ладонь к сердцу и застыла с открытым ртом, потому что слова застряли в горле.
Слишком все было открыто. Вся боль наружу. И на миг я ужаснулась, потому что всю жизнь тщательно отбирала, что показать миру.
– Их жизни, – выдавила я. – Они мне такие же родные, как вам. Я бы все отдала, чтобы их спасти. Все. Потому что они заслужили лучшего. Много лучшего.
Толпа молчала. Смотрела на меня, словно ждала, что я отвечу за свои ошибки или скажу им, что нам делать дальше. И доверие давило так же тяжко, как разочарование.
У меня мутилось в голове. И, не успев понять, что делаю, я упала на колени:
– Мне нечем оправдаться. Я бы рада сказать, что заготовила тайный план или накопила силы, чтобы все исправить. А на деле мне больше нечего предъявить. Не осталось ни фокусов, ни магических представлений, ни красных платьев. Даже обещаний не осталось – слишком они недолговечны. И я догадываюсь, что многие из вас видят во мне низеринскую ведьму. Это справедливо. Может быть, у нас нет ничего общего, кроме имени сковавшего нас одной цепью человека. – Я невесело усмехнулась. – Хороши узы! По мне, лучше бы нас объединяли общие мечты о будущем, чем общее страшное прошлое. И как мне хотелось подарить нам это будущее. И сейчас хочется. Но…
У меня перехватило горло, но, наверное, они все равно услышали недосказанное:
«Я не знаю как».
Я упиралась ладонями в землю. Здесь даже мостовой не было. Просто земля, убитая тысячами подошв и тележных колес, спекшаяся почти до каменной твердости.
На клочок земли у меня перед глазами ступила пара подошв. Я подняла глаза – Риаша стояла передо мной, опускалась на колени. Слезы текли по ее морщинистым щекам, но голос был тверд.
– Ты знаешь Песнь Ухода?
Не в силах заговорить, я покачала головой. Хотела бы я ответить иначе. Песнь Ухода – это последовательность гимнов, звучащих на похоронах. Но все слова помнили только священники, а в нашем маленьком селении беглецов их не было ни одного. Может быть, когда-то, давным-давно, я слышала эти гимны. Но эта частица моей низеринской крови пропала навсегда. Одна из бесчисленных драгоценностей, отнятых у нас треллианцами, – умение оплакать покойных.
Риаша уперлась в землю ладонями по сторонам от моих:
– Ты была так молода, когда все рухнуло. Дитя, воспитанное осколками народа, – таких было много. Но хорошо сохранить в себе корни былого. Песнь Ухода, знаешь ли, была не только у низеринцев. Все наши боги живут под землей, и все мы на свой лад пели Песнь Ухода, провожая к ним умерших.
И Риаша, открыв рот, запела. Она пела хрипловато, неумело, сбивалась с нот, но ничего красивее я никогда не слышала.
Наше начало от вас неразрывно.
Мы стоим ногами на вашей земле,
Вы нам даруете пищу, даете нам кров.
Мне нечего отдать вам, кроме усталой души,
Мне нечего отдать, кроме несовершенства.
Пусть его будет довольно.
Я почувствовала, как мою левую ладонь накрыла другая. И правую. Я не стала смотреть – и все равно не увидела бы, потому что в глазах все расплылось от непролившихся слез. Макс стоял на коленях рядом со мной, переплетая свои пальцы с моими, а с другой стороны стоял Серел. Мне не было нужды смотреть, чтобы знать: так же стоят и другие – упираются ладонями в землю, и весь мир молчит, пока голос Риаши выпевает нашу забытую песню.
О мои боги, что цветут у нас под ногами.
Как я долго скитался, как долго я вас искал.
Искал вас в победах и ошибках,
В любви и в ненависти искал.
Я пересек моря и горы.
Я так далеко от дома.
Но дайте мне к вам возвратиться.
Я сжала пальцы, прижала к ладоням крошки земли. Я почти чувствовала их – чувствовала что-то, пусть даже то не были боги. Может быть, что-то в глубине еще связывало нас всех воедино – не возвышенной надеждой на небеса, а надежным постоянством земли.
Чужая земля под нами впитывала наше горе.
Мне нечего было отдать им, кроме надежды.
Но, боги, пусть ее будет довольно.
Пусть ее будет довольно.
Мне нечего отдать вам, кроме жизни, —
пела Риаша, —
Мне остались лишь шрамы и разбитое сердце,
Но позвольте мне к вам возвратиться.
Только любовь и жалость я мог бы вам принести,
Но позвольте мне к вам возвратиться.
И пусть этого будет довольно.
Тисаана уходила от беженцев с покрасневшими глазами. Спустилась ночь. Рано или
