— Я очень хорошо тебя понимаю, очень, — с непонятной горечью отвечал мне ласковый голос, — тебе сейчас кажутся глупыми и ненужными заветы предков, высшие силы — чем-то далеким и непонятным, а любимый — вот он, наоборот, таким настоящим и близким…
Мама мягко увлекла меня от двери, и мы обе сели на кровать.
— Я была на твоем месте и понимаю, о чем болит твое сердце. К сожалению, моя мама не догадалась запирать на ночь двери. Впрочем, нас бы они и не остановили, — она хмыкнула то ли с грустью, то ли с едва уловимой теплотой и замолчала, будто бы что-то припоминая, но пауза длилась недолго, — ты уже взрослая, поэтому я могу с тобой поговорить об этом, хотя и предпочла бы, чтобы нужды в этом разговоре не было.
Догадавшись, о чем сейчас пойдет речь, я захотела закрыть уши руками и провалиться сквозь землю.
— Мы с твоим отцом очень любили друг друга и не могли дождаться свадьбы. Мы нарушили запрет и принадлежали друг другу задолго до того, как нас объявили мужем и женой…
Я молчала, не зная, что отвечать и надеясь, что мама не ждет этого. Ее откровение ошарашило меня, ведь я и подумать не могла, что все, что она говорит, было возможно. Да, разумеется, я понимала и осознавала, что она тоже когда-то была молодой, что наверняка тоже совершала какие-то глупости. Но для меня мама всегда была примером почтительности к богам и их воле, именно она научила меня относиться к памяти праотцов с почтением и уважением. Я и подумать не могла, что она когда-то поступала иначе.
Теперь мне это показалось лицемерием, ведь она запрещает мне то, что делала сама. Более того, заставляет чувствовать себя виноватой за это!
— Так почему же я не могу так же? — вырвалось у меня, — вас же высшие силы не наказали!
Я проговорила это и только потом поняла, насколько ошибаюсь — наказали, еще как наказали. Смерть отца, который был еще совсем молодым мужчиной, жизнь вдовой с маленьким ребенком — это ли не наказание?
Просто, в моей голове со словосочетанием «наказание богов» ассоциировались буйства стихии — пламень небесный, расколотая до самых недр земля или страшные болезни — что-то из ряда вон выходящее, необъяснимое и от этого пугающее еще сильнее. И только сейчас я поняла, что наказание может быть не сверхъестественным, а вполне обыденным, но от этого не менее ранящим.
Что может быть проще разъяренного вепря, выскочившего из кустов?
— Можешь, — с грустью покачала головой мама, — я открою дверь, если ты попросишь, не стану запрещать или держать насильно. Но ты должна понимать, что у этого поступка будут последствия. У всех поступков есть последствия…
Первым моим порывом было вскочить с постели и тут же броситься разыскивать ключ от двери, но я себя удержала.
— Что же это за боги такие, что запрещают любящим быть вместе?
— Они не запрещают, а проверяют — сможешь ли ты быть верной их воле, а после награждают каждого по поступкам: сильных — дарами, слабых — испытаниями.
Мама погладила меня по щеке, вздохнула и поднялась.
— Ключ лежит между свадебных скатертей в сенях, — сказала она и снова легла в кровать.
А я снова осталась наедине с необходимостью принять решение. И не смотря на то, что еще несколько минут назад я совершенно была уверена, что, умру, если нынче ночью не увижу Сокола, сделать выбор было непросто.
Наконец, я поднялась и вышла в сени. Действительно, между новыми выглаженными скатертями, приготовленными для свадьбы, быстро нашелся ключ. С оглушающим металлическим лязгом он повернулся в скважине.
Почти выйдя за порог, я обернулась, потому что мне почудилось, что мама окликнула меня. Но нет, это была только игра моего воображения. Я вновь медлила и боялась сделать шаг на улицу, вновь пыталась найти оправдание своему промедлению. Мне вдруг захотелось объяснить маме, что я решила идти к Соколу не за тем, чтоб нарушать волю богов, а чтобы объясниться с ним и в который раз просить подождать, но вместо этого спросила другое:
— А откуда ты знала, что я именно сегодня соберусь убегать ночью к Соколу?
— Ниоткуда, — ответила мама и мне показалось, что я слышу улыбку в ее голосе, — я запираю на ночь дверь весь последний месяц.
Глава 8
Я выскочила за дверь и побежала по тропинке к старой мельнице. Прохладный ночной воздух приятно холодил пылающие щеки.
На небе не было ни тучки, и лунный свет хорошо освещал пространство вокруг — я не боялась оступиться или споткнуться, только смотрела вперед в надежде, что вот-вот увижу силуэт возлюбленного. Возможно, ему надоело ждать, и он вышел мне навстречу. Или как раз сидит на пороге покосившегося здания и смотрит на тропу, высматривая меня.
Да, я решила, что сегодня не стану отдаваться жениху, но мы можем принадлежать друг другу иначе, как уже делали это, от мысли о чем, внутри меня все сладко сжималось.
Я торопливо двигалась вдоль кромки леса, надеясь, что тени деревьев скроют меня от случайного взгляда, если в деревне есть еще кто-то такой же сумасшедший, что шастает по ночам, и удивлялась самой себе — в любое другое время я, пожалуй, умерла бы от страха от одной мысли, что мне нужно будет оказаться заполночь в лесу или даже рядом с ним. Жуткие рассказы про нечисть, что водится там, с самого детства заставляли меня дрожать и бояться свешивать ноги с кровати, если никого не было дома — я была уверена, что под нею мог прятаться какой-нибудь пришлый из лесу страшный дух, чтобы отгрызть мне пятку.
Но теперь все мои мысли были о другом, и не пугал ни зловещий шорох листвы, ни леденящие душу поскрипывания стволов деревьев, ни другие шорохи и звуки, доносящиеся из чащи. Я думала лишь о том, что меня должен ждать мой возлюбленный, что я иду к нему и пропаду, если не встречу.
Тень от мельницы косо ложилась на тропинку, по которой я шла, поэтому мне не было видно, ждет ли меня Сокол у входа — дверь и ступени были скрыты темнотой, туда не доставали короткие лучи ночного светила.
Я шла быстро, но по мере приближения к зданию моя скорость замедлялась, а уверенность в правильности принятого мной решения таяла. А еще я ощутила, что в груди появилось тяжелое давящее чувство — что, если я опоздала, что, если жених меня не дождался? Поэтому я до рези в глазах вглядывалась в черноту ночи, надеясь увидеть силуэт любимого.
Но его там не было…
Я подошла к мельнице, глаза быстро привыкли к темноте, но все же осторожно позвала:
— Соколик, любимый…
Ответом мне была тишина. От предчувствия, что мои самые страшные опасения оправдались, сердце забилось сильно и гулко.
Я медленно обошла строение один раз — быть может, ожидая меня, парень задремал и не услышал, как я пришла — а затем и во второй, стремительно — вдруг Сокол просто решил подшутить надо мной и спрятался, но сейчас выскочит откуда-нибудь, чтоб напугать?
Ноги подкосились, и я опустилась на ступеньку, лихорадочно раздумывая, что теперь предпринять. Я решила, что пойду к его дому сама и буду ждать хоть до утра, чтобы объясниться. Но внезапно услышала какой-то звук внутри мельницы — наверное, мой жених там! Почему я раньше об этом не подумала?
Эта последняя надежда, что мы не разминулись, и Сокол все еще может быть здесь, взбодрила меня — разумеется, он там, уже заждался меня и, вероятно, даже сердится за опоздание.
Я потянула за крупное тяжелое кольцо на двери, служившее ручкой, но дверь не шелохнулась, только раздавался скрежещущий лязг ржавого железа, поворачиваемого в креплениях. Я дергала его снова и снова, но дверь стояла, как влитая. Отчаянным усилием я потянула кольцо еще один раз, упираясь ногами и вкладывая в это движение все свои силы, как будто от этого зависела моя жизнь, и внезапно дверь поддалась — массивное дерево дверного полотна натужно и с ужасным скрипом, но начало открываться.
Через несколько минут неравной борьбы образовавшийся проем оказался достаточным, чтобы я смогла в него протиснуться. И хоть разум говорил мне, что до меня в эту дверь явно не входил никто последние лет пятьдесят, я упорно стремилась проверить всё до конца.
