— Прежде мы никогда не имели дело с землянами, — парирует Коди.
Справедливо.
— Нужно рассмотреть любые варианты, — добавляет он, не сводя с меня взгляда, и я неуверенно предполагаю:
— Ацетон? Это горючее вещество может не только появляться, но и накапливаться в организме человека.
— Да-а-а, — тянет друг, — но только когда начинают расщепляться снова-таки жировые клетки. Цепочка биохимических реакций, за которые отвечает печень, приводит к тому, что в кровь поступают особые вещества — кетоны, и их избыток — теоретически — мог бы вызвать самовозгорание.
— Ацетон — это одна из разновидностей кетонов? — уточняю я, пытаясь не потерять нить разговора.
— Именно, и его накоплению способствуют некоторые диеты. Возможно, наша еда в каком-то смысле может таковой восприниматься, ведь на планете Габриэлла наверняка питалась иначе.
Я бездумно постукиваю вилкой по столу, а, заметив, убираю от неё руки.
— Есть одно большое «но», — вдруг говорит Коди, и я вновь поднимаю на него взгляд. — Производство ацетона в организме начинается, когда в крови понижается содержание глюкозы. Именно его дефицит приводит к тому, что включаются альтернативные механизмы и начинается расщепление жировых клеток. А в теле Габриэллы глюкозы, как ты знаешь…
— …предостаточно, — прерываю я, догадавшись.
— Да, — поддерживает Коди. — А даже если бы было меньше, всё равно открытым оставался бы вопрос об источнике возгорания.
— Мы ходим по кругу, — произношу очевидное, и друг повторяет за мной:
— Мы ходим по кругу.
Какое-то время мы молчим, но так и не начинаем есть. Похоже, я был прав: завтрак стал лишь предлогом.
Время идёт, а особое задание Бронсона так и остаётся невыполненным. Если я ничего не придумаю, то неприятности светят не только мне самому, но в первую очередь Габриэлле… В то же время сложно что-то предпринять, когда, если не лжёшь другу, то, по крайней мере, умалчиваешь часть правды…
— Если только… — вдруг произносит Коди взволнованно, — искры статического электричества…
Я растерянно смотрю на друга, наблюдая, как его взгляд лихорадочно бегает по тарелке, не видя еды, как если бы Практикант мысленно чертил какой-то рисунок или высчитывал какую-нибудь формулу.
— Для этого нужна была бы синтетическая одежда.
— Сомневаюсь, что, будучи на планете, Габриэлла была одета в больничный комбинезон, а ведь именно там, перед медузой, пожар был самым сильным.
Взгляд Коди останавливается на мне.
— Почему они решили, что его создала она?
Я пожимаю плечами.
— Потому что потом, на станции, от её тела вновь отлетали искры? — я то ли отвечаю, то ли задаю вопрос, и друг реагирует молниеносно.
— Неубедительно.
Он прав.
— Опиши, как это выглядит — когда от тела Габриэллы отлетают искры.
— Я не видел.
— А что рассказывал Алан?
— Что прямо на глазах кожа вспыхнула огнём на несколько секунд и опалила и солдат, и её саму.
— Кожа, значит…
— Почему ты спрашиваешь? — уточняю я, глядя, как взгляд Коди снова блуждает по тарелке, а потом останавливается и поднимается к моим глазам.
— Скорее всего, статический разряд должен порождать сияние и сопровождаться шипением.
— Насчёт шипения не знаю, — откликаюсь я, — а вот сияние…
Догадка пронзает нас обоих одновременно.
— Инсигнии! — выпаливает Коди, вспоминая мой рассказ о том, как Габриэлла назвала свои узоры на коже.
— Инсигнии, — повторяю я, разделяя ход мысли друга.
— Но в таком случае накоплению напряжения будет способствовать холодная сухая погода, тогда даже небольшой разряд может привести к возгоранию какой-нибудь пушинки, что пристала к одежде.
Мои брови приподнимаются.
— Это все гипотезы? — спрашиваю я растерянно.
Коди тяжело вздыхает.
— Остальные бредовые.
— Они все бредовые, — парирую я, и друг кивает.
— Но есть откровенная чушь. Вроде той, что жертвами самовозгорания становятся одинокие люди, которые впадают в прострацию прямо перед тем, как загореться.
— В прострацию? — повторяю я.
— Я же говорю, бред.
— И всё-таки — какие ещё гипотезы ты знаешь?
— Одним из особо неудачных объяснений был разряд шаровой молнии, но нам это никак не подходит. Вообще, всё, что связано со стихиями, изучено неплохо, однако… — вдруг глаза Коди округляются, — погоди минутку…
— Что?
— Не помню уже, когда именно, но, наверное, в веке двадцатом было высказано предположение, будто причиной самовозгорания может служить субатомная частица, испускаемая космическими лучами, — пиротон. В обычных условиях она якобы свободно проходит сквозь человеческое тело, не принося вреда — как нейтрино, но иногда может задеть ядро клетки и привести к цепной реакции, способной полностью уничтожить тело человека, — с каждым словом глаза Коди становятся всё больше, а голос ощутимее звенит от напряжения и воодушевления одновременно. — Гипотеза не встретила поддержки, напротив, говорили о том, что изобретать частицу только для того, чтобы объяснить человеческое самовозгорание — это дурацкая идея.
— Изобретать? — растерянно повторяю я.
— На тот момент официально такой частицы не существовало.
— Что значит — на тот момент? А сейчас?
— На сегодняшний день существуют некоторые работы на этот счёт, но…
— …но согласно официальной версии, — подсказываю я, надеясь не дать Коди возможность отвлечься от главной темы.
— …согласно официальной, никто пиротонами не занимается всерьёз.
Разочарование накатывает на меня так стремительно, что я тяжело вздыхаю.
— Однако, как я уже сказал, — не сдаётся друг, — прежде мы никогда не имели дело с землянами. Если пиротон действительно существует, то он может послужить — пускай микроскопическим! — но источником огня. Тогда остаётся проверить, какая из гипотез больше похожа на правду: живая свеча или теория с ацетоном.
— Хочешь сказать, Габриэлла может разжигать пожар, — прихожу я к выводу. — Знает она об этом, или нет.
— Чисто гипотетически, — уточняет Коди. — В любом случае учёные, которые проверяли все эти гипотезы экспериментально, убедились в их несостоятельности.
— Значит, нам придётся повторять их эксперименты, пока мы не докопаемся до истины, — произношу я, и получается отчаянно и мрачно.
— Зачем тебе это? — словно очнувшись ото сна, спрашивает Коди удивлённо. — В чём заключается твоё особое задание от генерала Бронсона? Он боится, что однажды Габриэлла превратится в живой факел и от неё останется лишь кучка тлеющего пепла? Не хочет, чтобы в истории появилась вторая тайна Женщины-золы? Но это лишено всякого смысла: если бы Габриэлла хотела убить себя, то уже сделала бы это. Или есть другие причины для волнения?
Наши взгляды встречаются, и я говорю медленно, невольно понизив голос:
— Если мы не найдём объяснение, то это может откинуть нас на несколько веков назад.
То, с какой угрюмостью я произношу эти слова, вынуждает Коди спросить:
— Что ты имеешь в виду?
— Если Габриэллу выведут в город и она самовоспламенится, то, не получив никакого иного объяснения, наши «просветлённые» люди объявят, что её сжигает дьявольский огонь.
— Суеверия Средневековья? — ошеломлённо говорит Коди. — Бронсон не похож на набожного человека. Скорее, он предпочтёт версию, что жертвами самовозгорания становятся хронические алкоголики, чьи тела пропитаны спиртом.
— Коди, наши люди скажут, что она продала душу дьяволу, но нарушила тайный договор, и вот её настигло возмездие.
Как только звучит последнее слово, Практикант прикладывает ладонь ко рту, а потом говорит шёпотом:
— Так ты говоришь не про Бронсона… Думаешь, что всё это дойдёт до Верховного Наставника? Или генерал так думает и себя хочет обезопасить?
Путаясь в собственной лжи, я устало выдыхаю и говорю:
— Габриэлла не должна самовозгораться. А как мы это обеспечим, его не особенно волнует.
Я как будто вижу в глазах Коди механизм, в котором все шестерёнки вдруг встают на место, и взгляд друга проясняется.
