Хотелось добраться до Калиногоста поскорей. И путь туда лежал недалёкий, а казалось, что дни тянутся больно уж долго. В других весях, где останавливаться приходилось, немногие узнавали в Зимаве княгиню — да то и хорошо было. Любопытства людского она и не вытерпела бы теперь.
Как ни пыталась она время торопить, а показались очертания изб Калиногоста через столько дней, сколько нужно. Тогда бы Зимава и сама не отказалась на облучок сесть и скорее припустить до погоста, но пришлось терпеть, как с должной степенностью все доберутся до дома старосты местного Алкуна, который гостей, названных Чаяном, уж ждал, верно, давно.
Оказались глазастыми калиногостцы: как остановилась повозка у большой старостовой избы, он уж на пороге сеней встречал — доложили. Разулыбался, вышел к калитке самой, открыл ворота вместе с одним из своих отпрысков, в котором почудился даже на миг Радан — Зимава аж вздрогнула.
Помог Эрвар сойти на землю — а староста уж тут как тут. И жена-то его уже из избы выглядывает, поправляет платок, чтобы перед княгиней не совестно было за небрежный вид.
— Здрава будь, княгиня, — Алкун поклонился даже почти в пояс, хоть и почтительность его слегка нарушал любопытный взгляд, которым он то и дело одаривал.
— Поздорову, — та едва кивнула, уже выглядывая поверх его плеча и сжимая крепко руку Эрвара, который рядом стоял. — Сына моего уже привезли?
Мужик только руками развёл растерянно и оглянулся на своих домочадцев, что едва не толпились, готовясь приветствовать гостью.
— Дык не привезли ещё. Чаян Светоярыч сказал, что скоро. Но то когда было… Как он сам со своими людьми здесь останавливался. Может, задержало что…
Зимава даже шаг назад сделала, и первая мысль, что в голове тяжёлой после дороги качнулась: обманул Чаян. Посмеяться решил за всё, что она во зло Елице сделала. Какой бы уговор между ними ни был, а ни к чему это княжича не обязывало, если уж по совести-то рассудить.
Эрвар только ладонь её большим пальцем погладил, успокаивая.
— А давно сами княжичи тут были? — обратился к Алкуну.
— Да уж почти две седмицы как. Да до Остёрска от нас ближе, чем до Велеборска, — он потёр бороду. — Ты не переживай, княгиня. Со дня на день приедут. До гостинных изб тебя и людей твоих проводим: там уж всё готово. А пока проходи, раздели с нами хлеб-соль.
Зимава улыбнулась напряжённо, не желая обижать старосту невежливостью или пренебрежением. Прошла за ним, как снова он к избе повернул. Эрвар мягко погладил по плечу, так и оставаясь подле неё.
— Я воинов отправлю, прошарят дорогу на пути к Остёрску, — проговорил тихо, чуть к ней склонившись. — Там и прознаем, собирается ли Чаян вообще сына твоего сюда везти. А то вдруг недоброе что задумал.
Зимава подняла на него взор: на лице варяга ничего не отражалось — суровым оно было и серьёзным, как и всегда. Только рука ласковая необычайно придерживала сейчас её за талию — и не тревожило его, видно, что кмети, которые позади шли, всё видели. Странное дело — её тоже это уже не волновало. Лишь бы Радана всё ж увидеть.
Приняли в доме старосты тепло, хоть и смущённо слегка. Собралась вся большая семья его — еле уместились все за столом, да видно, к такому наплыву гостей тут были уже готовы. Светоярычи и большим отрядом тут проезжали.
Женщины: жена староства да дочь младшая — посматривали на Зимаву с колким любопытством, хоть и скрыть пытались. Уж она догадывалась, что о ней болтали во всех весях княжества, да как-то свыклась уже — теперь другое беспокоило. А острый интерес местных баб — пусть. Уедет она да, может, больше никогда здесь и не появится.
Пока гостили в тёплой избе, уж и вечер наступил — разошлись все отдыхать. Даже Зимава нынче уснула хорошо, хоть и тревожилась ещё за сына. А наутро, как встала, узнала от Оляны, что Эрвар, прихватив своих воинов, уже отбыл дальше по большаку: разведывать, не торопятся ли из Остёрска люди Чаяна.
А Зимаве в ожидании вестей от него — худых или радостных – пришлось время коротать на погосте. Собрались они с подругой на торг здешний: большой невидали там, конечно, не встретишь, да случается такое, что рукодельницы да мастера в отдалённых от столицы весях дивные украшения могут творить, каких и на прилавках заморских купцов не встретишь. А уж Калиногост славился тем, что в реках здешних, что с недалёких старых гор стекают, находят самоцветы диковинные. Не так часто, да от того они лишь ценнее становятся. Да стекло варят здесь узорное, чистое: мол, песок на берегах особенный. Потому и решила Зимава, что сумеет отвлечься хоть немного да любопытное что сыскать.
Прошли они с Оляной среди недлинных, но щедро выложенных товарами рядов, озираясь, проходя мимо ничем не интересных, дальше. Останавливались лишь изредка — чтобы взглянуть и дальше пойти. Да только разговор между двумя торговками, на прилавках которых лежала одёжа вышитая да рушники справно выбеленные, привлёк вдруг — стоило лишь услышать упоминание имени, которое так и тревожило до сих пор душу, сколько бы дней ни прошло.
— Не стал князем-то. Старший-то Светоярыч, — тихо, да не так, чтобы совсем уж скрыть, проговорила одна из женщин. — Вече ни того, ни другого не захотело на стол княжеский сажать.
Внутри так и похолодело всё. Зимава замерла, бездумно щупая ненужную ей вовсе рубаху. Кажется, мужскую даже. Оляна тоже уши навострила, поглядывая на неё.
— Да куда ж им, — махнула рукой вторая торговка. — Того и гляди беду какую ещё пуще прежней на люд навлекут.
Зимава улыбнулась сдержанно, как баба уставилась на неё вопросительно. Та и рот уже было открыла — сказать чего, а то и отвадить от прилавка, если ничего брать не собирается, но, окинув взглядом, тут же смягчилась. А подруга её продолжила ворчать:
— Они и тут дел натворили. Княжну забрали, княжича малого… — она вздохнула. — Думаешь, изгонят их теперь?
— Да хоть бы и изгнали — кому от того хуже станет… — торговка снова повернулась к Зимаве. — Приглянулось что?
Оляна её и за локоть тут же схватила да потащила прочь. Наслушались — хватит. Они прошли дальше, пока не скрылись из виду сплетницы. Зимава наконец высвободилась из судорожной хватки подруги и приостановила спешный шаг.
— Что же теперь? — выдохнула, запыхавшись совсем. — Если власти они теперь в Остёрске не имеют, то и Радана не привезут?
Так и сковало всё внутри страхом и разочарованием. Если изгонят их и правда, то что же будет с сыном? Вряд ли тому, кто станет княжить в Остёрске, нужен чужой отпрыск под боком. По телу пробежала холодная дрожь, а после Зимаву и вовсе заколотило, как в лихорадке. Шаг и вовсе сбился, расплылись торговые ряды кругом. Оляна обеспокоенно заглянула ей в лицо, взяла за плечи, легонько встряхивая.
— Всё будет хорошо, слышишь? — донесся её голос глухо, словно Зимава вдруг стала туга на ухо.
— Всё рушится, — только и прошептала та, неподвижно глядя перед собой. — Права была Анисья. Пойдём назад.
Они вернулись к гостинным избам. И ничто уже не могло пробить глухую завесу страха за сына, что заволокла душу. Не радовало щедрое Дажьбожье око, тепло, что струилось между калин, которые и правда в изобилии росли вокруг и едва не в каждом дворе погоста. Не сулило больше ничего хорошего грядущее — всё отправило страшное понимание ошибок собственных и опрометчивости.
Зимава только и укрылась в отведённой для них с Оляной избе, не желая больше показываться на глаза никому. Словно всё вокруг стало вдруг давить булыжником на плечи, стискивать грудь, не давая дышать толком. Подруга собрала вечерю и почти силой заставила поесть. Что Зимава в себя запихнула, и не поняла толком. А после попросила лишь приготовить ей отвар сонный — иначе как уснуть? А сон — не только отдых, но и спасение от тягостных мыслей.
Да только ночь, глухая и тёмная, словно бесконечная глубина колодца Макоши, не принесла облегчения. За топкой, душной мглой пришёл сон, которого и не было бы лучше. Стояла Зимава посреди того овина, где Анисья ей судьбу предсказала. И пусто было кругом: ни хлеба, который просушить надобно, ни души хоть одной, кроме неё. Человеческой. Только в углу тёмном, далёком словно скреблось что-то. Зимава и хотела разглядеть маленькую скрюченную фигурку, что шевелилась там, не выходя под скупой свет то ли луны, то ли затянутого плотным покрывалом облаков светила — ничего нельзя было понять через тонкую, словно нить, полоску приоткрытого волока. И струился сквозь него такой свежий, хоть и ничтожный, ручеёк свежего воздуха, что хотелось припасть к нему немедленно. Чтобы раскрылась будто бы спеленутая грудь и тело вновь жизнь почуяло. Да шаг сделать было страшно, потому как чудилось всё, что тварь эта, которая в углу притаилась, обязательно кинется и худое сотворит.
